Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
— А как тебе удалось найти «Театр тающих теней» Вулфа? — спрашивает Олег.
— У бабушки на антресолях. Мам, ты не знала?
Впрочем, могла бы у мамы и не спрашивать. Знаю же, что отношения с первой свекровью у нее не сложились и, что хранилось у Буси на антресолях, она знать не могла.
— У нее там много всякого хлама валялось, в том числе и антикварного. После ее смерти и своего неудачного замужества вернулась в ее квартиру, стала разбирать. Нашла проржавевшую жестяную коробку. В ней лежало несколько старых фотографий, даже не знаю, кто на них, дореволюционное издание «Подорожника» Ахматовой с каким-то письмом внутри, старая тетрадка со стихами, написанными тем же почерком, и эти рисунки. Стала разглядывать, что-то мелькнуло в голове. Посмотрела на свет и уже не сомневалась.
Братья, мои так быстро выросшие браться, уже погуглили примерную стоимость работ раннего Вулфа и говорят, что пора завязывать с хоккеем, переходить, как я, в искусствоведы. Прикалываются, конечно.
— А вот откуда у бабушки ранний Вулф, спросить не успела. Может, она тебе что-то говорила?
Мама пожимает плечами. Да, Буся ее не слишком жаловала, вряд ли бы что рассказала, но вдруг.
— Может, это из той самой жестяной коробки от дореволюционной детской железной дороги, которую твой отец со своей бабушкой нашли в санатории в Крыму?
— В Крыму? А почему Буся этого не знала?
— Бабушка твоего отца была по его линии. Со своей свекровью и твоя Буся не очень-то и ладила. А твой папа своей маме мог мальчишеские секреты и не рассказать.
Бабушка и внучек
— Айда после ужина места в кино занимать! «Фантомас разбушевался» сегодня!
Бабушка на «Фантомаса» не пойдет, сама сказала. Вчера «Войну и мир» крутили — два с половиной часа каких-то балов и разговоров, войнушки нормальной всего ничего, а она смотрела, оторваться не могла. Сам он вчера еле высидел. Так оказалось, это еще не конец, а только первый фильм про этого, как его там, Волконского. Не, тот декабрист был, девчонки в школе на смотре художественной самодеятельности, пыжась от вдохновения, бубнили из поэмы Некрасова: «Прежде чем мужа обнять, оковы к губам приложила». Тот Волконский, этот Болконский. Его в старших классах проходить будут, аж четыре тома мутотени читать, если там все про балы. Но бабушка говорит, дальше войны больше будет. Бородино и вообще.
С бабушкой в санатории с врачами и процедурами не самые веселые каникулы, но могло быть хуже. С мамой точно хуже было бы, она на весь день с пацанами ни за что бы не отпускала. Бабушка старенькая, ей уже больше семидесяти лет, в прошлом веке вообще родилась, у других пацанов в его классе бабушки моложе, но его Ба «свой парень» — не следит за каждым шагом, сидит себе в библиотеке, книжки читает, по тропинкам гуляет, редко когда попросит с ней куда-то сходить и снова в его дела не лезет, прибежал он в столовку на обед, на ужин, и то хорошо.
В Форосе хорошо! Нет, дачу в Иславском он тоже любит, в Москве-реке можно купаться, хоть там мелко, все лучше, чем в школу ходить. Но река — не море! Море, оно море! Нырять вниз головой с пирса, когда физкультурник не видит, мелкие мидии от камней под водой отколупывать. Местные пацаны, когда пробираются на их санаторский пляж и показывают, как всякие ракушки и мидии вылавливать, говорят, их можно есть и сырыми. У бабушки спросил, говорит, что, «конечно, дары моря часто едят свежевыловленными, чуть приправив лимоном и бальзамическим уксусом». Каким уксусом он не понял, и вообще уксус жуть как воняет. Мать бы в жисть не дала есть сырое. Расколол одну раковину камнем, попробовал, ну такое! Лимона, правда, нет и этого, как там бабушка назвала, какого-то уксуса, но в школе расскажет, что он, как Робинзон, сырые ракушки ел.
Море здесь хорошее, просто лучшее. В лагере в прошлом году был под Джубгой, тоже ничего, но там купаться только по свистку и не дальше чем по пояс — по пояс разве наныряешься! Здесь бабушка со своим зонтиком от солнца на берегу стоит, наблюдает, но не кричит, разве когда он слишком долго не выныривает, просит потом так больше не делать. Он и не будет, а то в следующий раз с матерью ехать придется, а она хуже пионервожатой — трусы переодень, в мокрых не сиди, застудишься, согрейся, губы синие, шапочку надень, весь день на солнцепеке, сгоришь, — и пошло-поехало. С бабушкой проще. Распахал вчера коленку, приложил подорожник, до медпункта так и не дошел, в море щипало, бабушка после отбоя попричитала, зеленкой залила, и все дела, главное, чтобы маме не написала — мама убьет.
Бабушка не то чтобы старенькая, а какая-то немного старомодная, что ли. Столовку конюшней называет. Сколько поправлял ее, нет-нет, опять скажет, что будет ждать на полднике в конюшне. На электрофорез ее отвести нужно в «домик прислуги», тогда как это нормальный второй корпус, а вместо библиотеки говорит, что будет в «большой гостиной». Но ему бабушкины причуды не мешают.
Бабушка старенькая, потому что его папа у нее аж четвертый ребенок, а он, Ленька, у отца первый и единственный, но поздний. Все так и говорят — «поздний ребенок». У пацанов отцам лет по тридцать — тридцать пять, а его отцу уже аж сорок три года. Поздно на матери женился. Бабушка говорит, это потому, что война была. В войну у папы другая семья была, и сын Кирюша только родился, но они в Ленинграде в блокаду погибли, папа на фронт ушел, а они там от голода… И потом только через много лет после войны папа женился на его маме, и родился он, Ленька Елизаров, сломавший семейную традицию.
У них, Елизаровых, все мужчины в роду Леониды Кирилловичи и Кириллы Леонидовичи, а он Леонид Леонидович. Бабушка говорит, это потому, что имя умершего маленького сына Кирюши папа ему передавать не захотел. Так он, как и отец, стал Леонидом. Только он Ленька, а отец Лёва, его все так зовут. По документам папа Леонид Кириллович, но все его Левой зовут. Бабушка говорит, это потому, что она всегда хотела назвать сына именем своего отца Льва, а дедушка хотел именем своего отца Леонида. Записали, как хотел дедушка, а прижилось имя, какое бабушка хотела.
И получается, если бы маленький Кирюша и его мама от голода в блокаду не умерли, он, Ленька, не родился бы. Жутковато. Папа жил бы со своей первой женой и Кирюшей, на его маме не женился бы, и его бы не было. А где бы он был?
Сейчас тихий час, бабушка задремала в их номере, который она почему-то называет «комнатой Марфуши», можно и ускользнуть. Из корпуса не выпустят, но в шахматы в красном уголке, который бабушка называет «малой гостиной», поиграть можно, а потом быстро выпить сок, булку с полдника забрать и бежать на пляж в водное поло играть.
Понятное дело с бабушкой лучше — мама бежать с булкой не пустила бы. Посиди спокойно, доешь, прожуй, в каком ты виде… Бабушка подслеповата, в каком он виде, четко не разглядит, и что руки перед полдником не помыл, не заметит, можно схватить булку и бежать, еще и чаек этой булкой покормить.
И везде его бабушка отпускает, но на «Фантомаса» сегодня никак. Говорит, у них важное дело, которое могут сделать только они. Что им уезжать скоро, а дело еще не сделали. Бабушка про это дело уже сто раз говорила, сделали бы с самого начала и забыли — что у нее там, экскурсия, или учить что-то заставит, или из летней программы читать, так он прочел уже почти половину списка. «Тараса Бульбу» и на даче можно дочитать, когда пойдут дожди, а на море разве до «Тараса Бульбы».