Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
Надежды иль смирения постой.
Тебе прописан жития остаток.
Хватай его засохшими губами.
Нахлынет он нечаянно стихами,
Где правды яд так нестерпимо сладок.
«Вы — краткость лезвия бритвы…»
Вы — краткость лезвия бритвы.
Лукавая копия сфинкса.
Полный покой среди битвы —
Выше значение Икса.
Молния вы иль небо?
Всходы иль бьющий их град.
Полно. Кто бы вы ни были,
Вы мне брат.
«Матовой — холст…»
Матовой — холст,
Бликующей — атлас,
Секрет ее прост —
Дым. Газ.
Химера. Язва встреч
С бумагою дана.
Не бросить, не сберечь.
Бал Сатана
Сбирает. Свой наряд
Сметаешь, не крича.
Мраморный каскад,
Бумажная парча.
Но ночь! Прочь суета —
Господь благословил.
И на шитье листа
Сапфир чернил.
«Нежнее двух рук…»
Нежнее двух рук,
Пронзительней глаз
Чуть слышимый звук
«Я вас…»
И дальше, даст бог,
Закончит, решась,
Банальнейший слог,
Связь.
Не пошлость затей,
Не сплетни вокруг,
Лишь отданный ей
Звук.
«Ты — осень. Если я весна…»
Ты — осень. Если я весна,
Не знавшая еще, что будет,
Боявшаяся летних будней.
Ты — осень. Ты — размах крыла.
У дней, летящих в никуда,
У чувств, зачем-то возвращенных,
И всех пристрастий отвлеченных
Похолодания беда.
Ты не набросок, ты — чертеж,
Что воплощен лишь на бумаге,
Но силы нет, как нет и шпаги,
Доказывать: Что было — ложь!
И новый день, который просит
Надежды суетность, забыт.
И все по-старому. Летит
Листок несбывшийся. Ты — осень.
«Амальгама стекала в корчах…»
Амальгама стекала в корчах,
И огня лакающий почерк
Полыхал, мне веки корежа
На остатках зерцала. И кожа
Проявившимся излученьем
Фосфорилась. Тайна в сочельник
Выливалась кипящим воском,
Застывая зловещим наброском.
И в твоих влажных стынущих пальцах
Отражалась в догадки зеркальцах,
Не раскрыв лишь развязку драмы —
Дрожь в конвульсиях амальгамы.
«Как смели соскучиться вы…»
Как смели соскучиться вы,
Которому так не присущи
Все чувства земные. Увы,
Вам ближе умы, хоть и лгущи.
Как вы, кто и сыт, и пресыщен,
Одуматься смели,
Хоть шанс был из сотенной тыщи
Вам сдвинуться с мели.
Как вы, кто с блестящей тоской
Шарады привык разрешать,
Вы, нового быта герой,
Как смели дышать?
«Если день отгорел и стих…»
Если день отгорел и стих,
Оставляя не след, а перлы,
Если каждый свой новый стих
Я вымаливала как первый,
Если светом в моем окне
Каждый новый рассвет разбужен,
Если каждый кружочек не
Мечтал стать колечком мужа,
Если каждый журавль в гнезде
Жить не хочет, что в день свил давний,
Если каждый из нас в гневе,
Не в надежде жаждал свиданий,
Если каждый, кто мудр и смел,
Подыграл дуракам досужим,
Если видеть меня не смел,
Хоть в гордыне, хоть в нашествии дел,
Ты мне в жизни такой не нужен —
Но сужен.
«Вседневно, всечасно…»
Вседневно, всечасно
В обычной логичности дня
С тобою встречаюсь
Единой единости для.
Чтоб в сердце болезнью,
Невстречей как нож не вошел.
Так таинство плесни
Рождает студенейший пол,
Так корочки льдышек
В вчера еще теплой воде,
И жертвенность вспышек,
Чей пик совпадения не
Заправлен в реалий
Вседневных тугие бока.
Мы сами не знали —
Не встречи подвластны богам.
А встречи беспечны
В сознаньи, что краток их час.
И мучат, и лечат,
И мечут условности в нас.
«Ласка. Скала…»
Ласка. Скала.
В тело вросла.
Въелась. Сроднилась.
Свилась — гнездо.
Не разделилась
На после и до.
Каменна ласка.
Ласков обрыв.
Брошено лассо.
В петлю двоим.
Брошена карта,
Жребий решен.
Вопросом — как ты
Жил в мире жен
Чуждых. Рутина,
А жизнь мала.
Жесть ссоры— тина,
Ласка — скала.
«Жест — дерзкое пламя…»
Жест — дерзкое пламя,
Жест — детские сны.
Застывший на грани,
Где жертвенный смысл
Укутает негу
В томления мех.
Реальности немы.
Реальнее смех.
Сквозь дней анфилады,
Сквозь своды утех,
Сквозь бедствий шарады
Укутает снег
Все старые вещи —
Побелка на жесть.
Оставив лишь вещий
В величии жест.
«Обнимали друг друга морем…»
Обнимали друг друга морем,
Только море дано двоим,
Две руки для объятия горем
Разлученности — Ницца и Крым.
Обнимали друг друга духом —
Неотчетное наше — дух.
И сойти не давала с круга
Память рук.
И, обняв, наконец, руками,
Не поверили — это мы?!
Отгремело за ста замками
Царство тьмы…
Обнимали друг друга морем.
Прочье — сон.
С разлученностью истово спорит
Память — он!