Театр в квадрате обстрела
Шрифт:
Звонит телефон. Учитель берет трубку.
— Ефим Юльевич? Здравствуйте. Говорит командир авиаполка пикирующих бомбардировщиков Сандалов.
— Здравствуйте.
— У нас просьба. Сегодня в нашем полку праздник: первое вручение орденов за бои по обороне Ленинграда. Приехали бы со своей камерой!
— Хорошо, приеду обязательно.
— Эх, Ефим Юльевич, а Клавдию Ивановну Шульженко не уговорили бы? Такой праздник. Все мечтают ее послушать, да и я, грешным делом…
— Постараюсь. Если смогу — привезу.
— Вот спасибо! До встречи!
Дом Красной Армии.
Клавдия Ивановна «дома».
— Поедемте к летчикам? Мечтают видеть и послушать вас на своем празднике. Без вас меня просто не пустят.
— Поедем. С удовольствием.
Они едут с Литейного проспекта, из центра города, — в авиаполк. Редеют дома. Деревянных осталось мало: одни сгорели, другие разобраны или разбираются на дрова. В машине согреться невозможно: мороз пробирает насквозь. Учитель держит свою «Аймо» под полушубком.
Машина въезжает в расположение авиаполка. Их встречают радостно-возбужденные летчики. Ведут в большую землянку, где сразу ослепляет забытый электрический свет, дурманят голову тепло, запахи еды. Посреди землянки — накрытый стол: летчики два дня экономили пайки, чтобы устроить этот праздничный ужин.
Клавдию Ивановну встречают по-рыцарски. Сажают на почетное место. Звучат тосты. Люди едят — одни с жадностью, это в основном гости, а хозяева, как и положено, стараются не особенно налегать — не гостеприимно.
Летчики все чаще и все нежнее поглядывают на певицу. Пусть бы уж она спела!
Ей подставляют табурет. Сцена готова. Множество сильных рук тянется помочь артистке взобраться на миниатюрные подмостки. Аккордеон заводит мелодию.
Артистка поет о матери и о ее больших сыновьях.
Мама, когда у нас радость, когда весело, мы способны позабыть о тебе. Но стрясется беда, и мы зовем тебя — мама! И мама приходит. И не вспоминает, что ты не позвал ее раньше, когда было хорошо.
Таких слов нет в ее песне. Но об этом думают большие сыновья. Они сидят за столом, отодвинув тарелки и стаканы. Они не видят слепящего света юпитеров. Не слышат, как стрекочет маленькая кинокамера «Аймо». И многие из них плачут. От воспоминаний. От мелодии, проникающей в те глубины, что давно закрыты на замок. От остроты этих мгновений, когда прошлое — уже нереально и невозвратимо, а будущее — неведомо и глухо. Каждый — на островке этих минут. А вокруг — переплетение жизни и смерти, сигнальные ракеты в черном небе, разрушение привычных представлений о тишине и святости мира…
Снова повел аккордеон, опять запела певица.
Теперь она поет о женских руках, о двух больших птицах. И недозволенное, самим себе запрещенное рвется из сердца.
Майор Владимир Сандалов, с виду человек суховатый и к чувствительности не склонный, слушает любимую певицу, но внутренне собран: каждую минуту может зазвонить телефон. Он, Сандалов, командир полка, отвечает за все. Да какое там, полка! Еще вчера его по команде «смирно!» назначили командиром всей дивизии.
Он думает и слушает одновременно. Песня, пожалуй, помогает размышлять, снимая с твоих забот их обычный лихорадочный ритм. Руки — как две большие птицы… Какое! Сейчас эти руки — обтянутые кожей, тонкие, с синими жилками — тащат из проруби ведра с ледяной водой, огрубевшими пальцами осторожно режут на дольки хлеб. Последнее свое тепло отдают снарядным гильзам, винтовочным патронам. И все-таки пой, Клавдия Ивановна! И спасибо тебе за эти слова и за эти воспоминания!
Летчики оглушительно хлопают артистке. И она поет «Синий платочек» на новые слова, написанные кем-то из командиров. И кто-то уже пытается подпевать…
Сандалов подходит к Учителю, который снимает, едва успев поесть.
— Если что получится — сохраните для нас! Приятно будет вспомнить после войны.
— Постараюсь, если удастся.
…После войны, лет через двадцать, в студии на Крюковом канале опять зазвонит телефон. Позвонит Учителю старый фронтовой друг, Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор Владимир Александрович Сандалов. И позовет на годовщину. И попросит прихватить блокадную хронику — «где наши ребята сражаются за Ленинград»…
Тянутся блокадные дни и ночи ленинградских операторов кинохроники.
Накапливаются километры лент.
Отснятый материал не может лежать мертвым грузом, неприкосновенным запасом. Он должен быть введен в бой.
А для этого его надо связать воедино. Придать ему логику движением, динамикой сюжета. И не журнал, не серию журналов — надо делать фильм. Фильм о блокаде Ленинграда, уникальное произведение, которое расскажет правду об осажденном городе, сохранит последний взгляд умирающих, прославит живых, утвердит факт.
Учитель решает обратиться с предложением о написании сценария к Всеволоду Вишневскому. Так начинается работа над фильмом «Ленинград в борьбе».
Когда-то, лет пятнадцать-двадцать назад, будущий кинохроникер учился в институте у отца Всеволода Вишневского — старейшего русского кинооператора. Теперь, в содружестве с сыном, он приступает к работе, которой суждено стать одной из главных в его жизни. Учитель принимал участие в создании известного фильма «Линия Маннергейма», а перед самой войной снимал документальную картину «Эстонская земля» — о становлении Советской власти в новой республике. Но предстоящая работа над блокадной хроникой ни с чем не сравнима.
Вишневский приезжает на студию. Все вместе смотрят отснятые кадры. Всеволод Витальевич реагирует остро, плачет, сжимает кулаки. Сразу же предлагает монтажные ходы:
— Кадры с немецкими могилами надо соединить, чтобы они не сразу сходили с экрана. Их хочется видеть дольше!
И тут же намечает реплики для дикторского текста. Их записывают. Первые ростки будущего фильма, первого фильма о блокаде Ленинграда.
Режиссеры — Николай Григорьевич Комаревцев, Валерий Михайлович Соловцов, Учитель — слушают взволнованный импровизированный монолог Вишневского.