Театральные подмостки
Шрифт:
– - Как всё-таки прекрасно, когда возникает гармония между родителями и детьми. Понимание -- это самое главное в воспитании ребёнка.
Марина фыркнула так, как будто поперхнулось.
– - Да не собираюсь я её воспитывать!
– - обиженно сказала она под хохот своих ухажёров.
– - Мне как будто делать нечего! Научится холодильником брякать, а остальное само приложится. Это глупые люди что-то там воспитывают, воспитывают, вкладывают, и ещё не факт, что у них чего-то там получится. Я не дура.
За столом тут же созрел тост за материнство Марины, и веселье разгорелось с новой силой. А Бересклету привели мальчика с головой, как у одуванчика (или как у Эйнштейна), с какими-то очень взрослыми и грустными глазами.
Бересклет погладил мальчика по голове и приторно ласково
– - Скажи, мальчик, ты каких родителей хочешь?
Мальчонка испуганно поглядел в зал и пришибленно сказал:
– - Они все хорошие...
– - А теперь особый лот!
– - возгласил Бересклет.
– - Душа одаренна необычайно! Необыча-айно! Начальная цена... впрочем, я вижу, дама за тринадцатым столиком не поскупится. Мальчик ваш!
Супружеская пара действительно радовалась ребёнку. Но это была какая-то странная, самодовольная радость. Они взошли на сцену, женщина взяла мальчика за руку, окинула весь зал надменным взглядом и гордо объявила:
– - Запомните: это ваш будущий гений!
Потом повернулась к Бересклету и, волнуясь от распиравшего торжества, произнесла:
– - Я всегда знала, что рожу только гения. Пускай другие недоумков рожают.
– - Вне всякого сомнения!
– - взвизгнул Бересклет.
– - В вас есть самые лучшие человеческие черты: вы знаете, чего хотите, и любите себя. Вы богаты и выбрали себе прекрасного мужа, достойного вас!
Что и говорить, эта неизвестная мне женщина и впрямь нашла себе супруга под стать... Её муж -- знакомый мне чиновник из министерства культуры, который совсем не похож на тучного кабинетного трутня. Где-то даже спортивного сложения. Очень элегантно одет, дорогой костюм, галстук. Это тот тип уважаемых и успешных людей, которые тщательно следят за собой -- за внешним видом и здоровьем. Покупают себе только самое модное и раз в полгода проходят всестороннее медицинское исследование, чтобы не дай Бог какая хворь ни прицепилась. Словом, самые что ни на есть культурные и образованные люди.
Глазами Бересклета я увидел уверенную в себе и умную женщину, которой уже лет тридцать пять, если не больше. Хорошо рассмотрел её стылое и непроницаемое лицо, свинцовые и холодные глаза, тонкие губы, сжатые в нитку. Мне почему-то стало тоскливо на сердце, жалко себя и как-то тревожно за человечество. Но вот скажите мне: откуда у неё взялась эта уверенность, что она родит обязательно гения? Только потому что она считает себя необыкновенной и избранной?
Судя по внешнему виду, эта женщина богата. Бриллиантовая брошь, золотая цепочка с кулончиком, серёжки с крупными сапфирами, перстни на пальцах и дорогое платье. О многом говорили её руки. Этих холёных, изманикюренных в глянец ручек не касалась какая-либо уборка по дому или мытьё посуды. И вообще, видимо, физический труд для этой женщины был чем-то чуждым и неведомым.
Знаете, я вот о чём подумал. Эта женщина уверена, что её дети будут некой элитой человечества, гениями, а на самом деле ей досталась некая несуществующая генетическая комбинация, всего лишь виртуальная версия на театральных подмостках, забракованная судьбой, но всё же пытающаяся через чёрный ход проникнуть в жизнь. И ни Бог, ни сама эта женщина не имеет к этому ребёнку никакого отношения. Впрочем, наверное, и впрямь так появляется на свет элита человечества...
...Мальчонка испуганно смотрел по сторонам и на своих новоявленных родителей, и казалось, вот-вот заплачет. И почему-то больше тянулся к посланному "небом" отцу. Тот фальшиво улыбался, самодовольно дрыгал ногой и машинально гладил мальчика по голове.
Его жена, после лестных слов Бересклета, снисходительно улыбнулась и сказала:
– - А вы молодец, умеете... разбираетесь в людях.
Далее счастливые родители и глубоко несчастный мальчик торжественно покинули подмостки. Но, спускаясь со сцены, мамаша, видимо, забыла, что перед ней будущий гений. Она раздражённо толкнула мальчика в спину и процедила сквозь зубы:
– - Поторапливайся!
Мальчик споткнулся и чуть не упал, отчего женщина ещё больше вспылила.
– - Да держись ты, кривоногий!
– - в сердцах бросила она, но тут же спохватилась и спокойным, милым голоском, не роняя собственного достоинства, прочирикала своему мужу: -- Когда одарённого мальчика привели, я сразу поняла, что он нам достанется. Не этому же сборищу недоумков!
Где-то в середине зала стоял длинный стол, за которым гуляли отъявленные преступники со своими красавицами. Особенно выделялся один мерзейший тип низенького роста, рядом с которым сидела умопомрачительной красоты блондинка, настоящая русская красавица. У этого уголовника была совершенно отвратная физиономия, которую ни один гримёр не осилит. Обветренное, морщинистое лицо. Короткая причёска, почти что наголо. На голове рваные рубцы и жирный шрам во всю щёку. Верхняя губа рассечена и нос сломан. А главное -- глаза. Хитрые, злые, с прищуром; выпуклые и мутноватые, как говорят, водочные. Глаза, в которых заносчивое самодовольство, свойственное людям с примитивным мышлением, что-то подленькое и предательское, а ещё в этих глазах есть нечто волчье. У волков очень странный взгляд -- волк как будто смотрит сквозь тебя. Словно у него особенное зрение, и он не видит перед собой живое существо, а видит только внутренности -- мясо и все органы.
Я очень хотел увидеть Ксению, но Бересклет совсем не смотрел в её сторону, зато почему-то часто любовался на этого уголовника, как будто чего-то ждал от него. Он прямо тянулся со своей указкой в ту сторону, но всегда, вместо того чтобы пырнуть, с неким лукавством проносил мимо.
Вместе с уголовниками за одним столом сидели судьи и прокуроры. Признаюсь, в глаза сразу бросилась (хитер же Бересклет!) одна судья -- толстенькая женщина с нарисованными бровями и в роговых очках, в которых щерились хитрые хищные глаза. Её короткие прилизанные волосы, окрашенные в вишнёвый цвет, казались париком. Судья постоянно вытирала пухлые губы своим засаленным белым судейским жабо и мучилась отрыжкой. Я узнал эту женщину, хотя в этот раз она предстала совсем другой, да простят меня женщины, более безобразной, что ли. Ну, в самом деле, прямо оторопь пробирает, на неё глядючи. Это была Альбина. Кстати сказать, на этих торгах я видел мельком Нелю и Гелю, Катерину, с какими-то неизвестными мне ухажёрами, а вот Жанна была рядом с Графином.
Альбина меня потрясла и озадачила, как будто я прикоснулся к странной и страшной тайне. Тут же и мыслишка в голову забралась: мол, неспроста судья среди уголовников и, несомненно, между ними некая связь. Но какова её роль? Её предназначение выкосить весь этот преступный сорняк, как и полагается судье, или это сплочённая когорта, которая функционирует в одной упряжке?
Размышляя в таком духе, я вдруг очутился в образе этой судьи, загадочной и одновременно знакомой мне Альбины, и стал смотреть на происходящее её глазами. Напротив меня сидел тот самый омерзительный уголовник низенького роста, но, как ни странно, я не испытал никакого отвращения. Неожиданно я понял, что оцениваю людей совершенно по-иному, чем при жизни. Главным для меня стали не какие-то моральные или нравственные качества, а то, хочу ли я прожить жизнь этого человека или нет. Вы скажите, что и в жизни так же. Но при жизни люди (за редким исключением) не мечтают посидеть в тюрьме, заболеть какой-нибудь страшной болезнью, стать инвалидом, пройти через муки и лишения. А здесь, в тустороннем мире, получается, всякая жизнь интересна, особенно со сломанным сознанием. Ведь всегда хочется понять, в чём поломка. Я чувствовал, что не питаю к этим преступникам какую бы то ни было неприязнь, а стал разглядывать каждого с любопытством. Вдруг вспомнил, что я актёр, и просто поразился, насколько каждый представляет собой некий законченный, уникальный образ. Как будто специально для меня, лицедея, подобрали столь разнообразные и колоритные типажи. Мне даже показалось, что я осознал себя той самой пресловутой душой, которой тщетно пытался стать всё прошедшее время. Моё сознание с лёгкостью порхало над "щедрым" столом преступников, и я оказывался то уголовником, то продажным прокурором или судьёй, то предателем с мелочной душонкой, то убийцей, и "упивался", и захлёбывался пороками. И при этом думал: "Какие несчастные и ущербные люди! При всём их показушном друг перед другом великолепии как же ничтожна и жалка их жизнь!"