Театральные подмостки
Шрифт:
"Жизнь пронеслась без явного следа.
Душа рвалась -- кто скажет мне куда?
С какой заране избранною целью?"
И стихотворение Евгения Евтушенко:
"О, кто-нибудь, приди, нарушь..."
Ко всем бедам злил меня этот дурацкий костюм лицеиста. Но что поделаешь, другой одежды не было.
Уже на второй день включил я весь свет в театре, какой только можно, и, выхаживая по сцене и вдоль рядов, кричал, ругался, шутил сквозь слёзы, грозя кулаком неведомо кому. Словом, резвился от скуки и тоски на полную катушку. Эх, знал бы, что помру, я бы хоть шерсти с собой взял, что ли. Научился бы вязать, всё веселее. Или книжек каких. Сидел бы тихо и не гневил Бога.
Иной раз, когда закрывал глаза, мне чудилось, что на сцене идёт спектакль или репетиция. Я ясно слышал аплодисменты и смех в зале, реплики актёров, голоса режиссёра и других служащих театра. И это было настолько отчётливо и громко, как будто кто-то совсем рядом,
На третий день у меня нервы не выдержали. Начал я крушить всё направо и налево. Сколько-то минут буйствовал, ярился, а когда выдохся и присел передохнуть, глядь, всё обратно восстановилось.
Примерно через неделю случилось забавное событие. Я, как обычно, прохаживался в зрительном зале, размышляя о коварной судьбине своей, о столь трагической кончине, выпавшей на мою долю, о таинственной незнакомке и о вдовушке Лере. И так утомился от дум тяжких, что задремал, -- ещё одна странность здешнего мира: внезапно меркнет сознание и резко охватывает сонливость даже во время ходьбы, спишь и не падаешь.
Так вот, вижу во сне комнатушку со свечами, а в ней Александр Сергеевич Пушкин с бешеной скоростью печатает на ноутбуке стихи. Я, естественно, потрясён, смотрю как заворожённый, застрявши в дверях с канделябром в руках. Александр Сергеевич не обращает на меня никакого внимания, но звук щёлкающих клавиш всё сильнее и сильней... И вот я уже слышу сквозь дрёму цокот копыт. Сон как рукой сняло. Я открываю глаза и вижу, что на сцене стоит бричка девятнадцатого века, запряженная тройкой вороных коней. Извозчик на облучке, одетый по тому времени, мужик с окладистой седой бородой. А в бричке сидят трое... Я не мог их не узнать: это были Н.В.Гоголь, А.Н.Островский и А.П.Чехов. Они о чём-то тихо друг с другом переговаривались, а меня как будто вовсе не замечали. Я настолько был потрясён, что у меня дух перехватило. Я стоял как оглушённый и смотрел, смотрел... И вдруг извозчик потянул вожжи, понукая лошадей, и тройка резко повернула в зрительный зал, прямо на меня, и кони поскакали по воздуху. В последний момент, когда бричка была ещё на сцене, от неё отвалилось заднее колесо. Тройка исчезла в воздухе, буквально над моей головой, а я ещё некоторое время стоял, ошарашенный, не зная, что и думать. Потом прошёл на сцену, наклонился над колесом и вспомнил "Мёртвые души" Н.В.Гоголя. Мне стало смешно: "Вишь ты, вон какое колесо! Доедет то колесо или не доедет? Не доехало... Вот дела... Великие писатели... живые... А колесо зачем мне? Какой-то знак, что ли? И что это я так растерялся? А что я должен был сказать? Эй, гениальные писатели, я прочитал все ваши книжки..."
Не успел я как следует раздуматься, как увидел, что по сцене идёт И.С.Тургенев. Одет во всё охотничье, на плече ружьё, а на поводке ведёт собачку, белую с чёрными пятнами и пушистым хвостом. Меня опять какой-то ступор охватил -- ни двинуться, ни слова сказать, -- а великий писатель посмотрел сквозь меня, словно не замечая, и остановился возле колеса, с интересом его разглядывая.
А вот собачка меня, кажется, почуяла, она зарычала и сердито гавкнула.
– - Перестань, Муму. В театре нужно вести себя тихо, -- сказал Иван Сергеевич и степенно пошёл дальше. Собачка чуть задержалась, обнюхивая колесо, и вприпрыжку припустилась за хозяином. И только они скрылись за кулисами, вслед за ними по сцене пробежала стая волков. Я даже испугаться не успел. Волки прошмыгнули мимо так близко, да с обеих сторон, что я мог каждого за хвост ухватить.
Пока я, разинув рот, с удивлением смотрел им вслед, откуда-то появился странный старик в длинной белой рубахе, подпоясанный красным поясом, как самбист. Он, тоже не обращая на меня никакого внимания, поднял колесо и покатил его для своей какой-то надобности. В этом разе я не уверен, но мне показалось, что это был Л.Н.Толстой... А может, и тот самый возница за колесом вернулся...
Я стоял посреди пустой сцены и в растерянности смотрел по сторонам, не зная, что и думать. А когда немного пришёл в себя, спустился на ватных ногах в зрительный зал, сел в первое попавшееся кресло и... потерял сознание. Знаете, это был не кратковременный какой-то сбой сознания, а я действительно отключился, как в земной жизни.
Явление 6
Экскурсия в прошлое
Очнулся через два с лишним часа и здорово удивился, поняв, что всё это время смотрел спектакль "Ревизор", где я играю Хлестакова. Да, такая вот забавная штука выкинулась: видел я сам себя на сцене и сам себе аплодировал.
Поверьте, это так необычно, что даже не знаю, как объяснить.
Согласитесь, есть от чего раздуматься. Получается, я побывал своим сознанием или душой, кому как нравится, в прошлом. На спектакле, который я прекрасно помню, -- он состоялся в ноябре три года назад. Оказывается, ненужно никакой машины времени. Чтобы узнать некую информацию, можно интересующий фрагмент просто... прожить. Да, именно, прожить в нужном времени и в нужном месте. Но прожить не как человек, а как душа, которая просто собирает жизненную информацию. Прожить чью-то жизнь, которая в этом прошлом уже существует. И не важно, животного это жизнь или человека, ну, или какая другая тайная жизнь. Тогда очень даже просто можно увидеть всё, что нужно, чужими глазами и услышать всё чужими ушами. И тут нет никакой мистики, никто ни в кого не вселяется. Наверное, по-другому и не нельзя. Помнится, где-то читал, что главная проблема, почему невозможна отправка в прошлое на той же машине времени, -- это, так называемая, проблема наблюдателя. Прошлое изменить нельзя, в него невозможно ничего привнести -- ни одного атома, ни самой ничтожной малости, ни даже то, что считается нематериальным, -- мысли. Словом, никакую новую информацию на прошлое наложить нельзя.
Помню, ставили мы "Мастера и Маргариту" М. Булгакова. До премьеры мы не доползли, но не из-за какой-то там мистики, а просто театр не потянул. Воланд наш какой-то жалкий получался, даже дебиловатый, а Мастер, наоборот, совсем уж от мира сего. Не было в нём того самого психического надлома, того отчаяния, свойственного истинному творческому человеку, который ясно проглядывает у Мастера Булгакова. Да и все актёры и актрисы как-то не блеснули. Я старательно изображал трагическую роль поэта Ивана Бездомного, но у меня не ладилось, никак не мог почувствовать, вжиться в роль. Потом пробовался на Коровьева и опять никого не потряс своей игрой. Разве что Маргарита была на своём месте, да и то её играла наша красавица Анжела Дымова. Словом, сплошная халтура. Наш Бересклет в порыве отчаяния пробовал даже экспериментировать. Сейчас же модно -- если не получается, если не способен дотянуться до великого смысла классики, -- коверкать эту классику всяко разно, упирая на какое-то своё особливое видение. В эту крайность ударился и наш худрук. Он решил всех героев романа оставить как есть, а вот Воланда превратить... в женщину. Да, Воланд у нас была женщина, и вся его свита тоже женская -- Коровина, Азазелла и кошечка Бегемотиха... Вышла такая несусветная чушь, что мы все едва сдерживали смех. Хотя кое-какие мизансцены были довольно интересны. Особенно помню эту сцену, где наша Воландина спаивала Стёпу Лиходеева. И может быть, получилось бы что-то особенное, если бы наш худрук немного поработал с сюжетом, сделал бы реплики своих персонажей более женственными, что ли. Лишь одна реплика в исполнении Воландины звучала убедительно: "Что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы".
Но не о том речь, вспомнил я роман Булгакова вот почему. Есть там эпизод, где Маргарита кричит Мастеру:
"...-- Но только роман, роман возьми с собою, куда бы ты ни летел.
– - Не надо, -- ответил мастер, -- я помню его наизусть.
– - Но ты ни слова... ни слова из него не забудешь?
– - Не беспокойся! Я теперь ничего и никогда не забуду".
Этот диалог происходит между Маргаритой и Мастером после того, как Азазелло отравил их, и они, так сказать, уже души. На самой первой репетиции, когда это услышал, меня посетила шальная мысль. Помню, я усмехнулся про себя и подумал: "Это ж какие мозги надо иметь, чтобы такой романище наизусть помнить! На том свете, наверно, у всех головы резиновые".
Всё, получается, гораздо проще: душа в своей голове ничего не хранит, ничего не тащит в закрома памяти; когда ей нужно что-то вспомнить, просто ныряет в прошлое или в какую-нибудь Вселенскую библиотеку. И вот, пожалуйста, -- то же самое наизусть и со всей подробностью.
Выходит, оказался я в прошлом благодаря какой-то неведомой зрительнице. Три года назад сидела она на этом самом месте, куда мимодумно присел и я. Что это женщина -- я понял, а вот кто такая, узнать не смог. Всё-таки я не мог видеть её лица её же глазами, а в зеркало она не смотрелась.