Театральные подмостки
Шрифт:
Кстати, после этого видения случилась ещё одна странность, но довольно приятная: наряд лицеиста исчез, и на мне уже была нормальная одежда, тот самый праздничный костюм, который мы с Лерой купили незадолго до именин.
...Пришёл я в себя, перебрал в памяти увиденное и сразу вспомнил тот спектакль, того самого "Ревизора". Да, три года минуло с тех пор. То был самый провальный день в моей жизни. В театральной среде укоренилось поверье, что премьера всегда удачнее проходит, чем второй или третий спектакль. Так случилось и со мной. В тот ноябрьский вечер я постоянно забывал реплики, путал мизансцены, был рассеянным и вообще
– - вопрошал я в пустоту зрительного зала.
– - Ну, провалился тогда в пух и прах, и что? Я тогда не один начудил. Анжела уронила бокал, и весь сюртук у меня был в бардовых пятнах. Потом она сама сбилась с текста. У Городничего парик свалился. Анна Андреевна в платье запуталась и упала прямо на меня. И что? Зрителям даже понравилось. Повеселили публику. Конечно, нарубил я тогда дров, но с кем не бывает? Следующий спектакль мы отыграли просто идеально. Провалы, конечно, штука неприятная, но и они иной раз тоже нужны".
И всё же озадачился не на шутку. Давай голову ломать: зачем я увидел сам себя со стороны, и почему именно этот спектакль, и какой тайный смысл во всём этом? Стал припоминать всякую подробность и мрачнел всё сильней и сильней. Сначала я вспомнил чувства своей зрительницы, которая не сводила глаз со сцены и с меня самого, играющего кривляку Хлестакова, и вроде как восхищалась. А вот когда я тщательно осмыслил увиденное уже своим сознанием, сознанием Ивана Бешанина, то просто ужаснулся. Предо мной во всей красе предстали все мои даже незначительные ляпы и промахи.
Да, провалы-то провалами, а всё же какой я бездарный!
– - с горестью думал я. Пошло играл и банально! Сам-то я что привнёс? Что я придумал, изобрёл в этом образе, в характере? Одно кривляние, и ничего больше. Думал, что уже владею актёрским мастерством. Куда там! Великие актёры годами копят лицо, по песчинке, по крупицам собирают себя, оттачивают, шлифуют. Правильно всё-таки Господь поступил -- смахнул со сцены и забыл... Не знаю, как уж -- в сердцах или давно накипело. Теперь это и неважно, и так и так правильно. Как там у Чехова? "И жевали хорошо, и обливались холодной водой, и гуляли по два часа в день, а то и по три. И всё равно выросли в несчастных, бездарных и никому не нужных людей". Не нужных даже на этом свете.
Но потом всё больше и больше раздумался о незнакомке, которая помогла мне глянуть на себя со стороны. Честно говоря, о ней я не переставал думать с самого начала. Но гнал эти мысли прочь, пока они не овладели мной полностью. И уже размечтался, что незнакомка -- какая-то родственная душа, ведь неспроста же такое проникновение... И так мне захотелось её увидеть -- просто уму помрачение! Знаете, это даже не просто обыкновенное любопытство, а в сердце моём стало зарождаться нечто такое, чего я не в силах объяснить. И от всего этого я стал всё глубже и глубже погружаться в трясину скорбных мыслей, и в какой-то момент задремал на ходу.
Приснились мне наши молодые гримёрши Аня и Маша. Я привычно сидел перед зеркалом, такой жалкий и неприкаянный, и ожидал решения своей участи. А они, кажется, не замечали меня и горячо спорили.
– - Ну что ты мне рассказываешь!
– - возмущалась худая высокая Аня.
– - Бешанин в "Ревизоре" провалился!
– - Нет, "В трясине..." -- бубнила полненькая Маша.
– - Да точно -- в "Ревизоре"!
В спектакле "В помпезной трясине
– - Да в "Ревизоре"!
– - Я точно помню -- "В трясине..."
– - Я своими глазами видела!
– - И я своими глазами видела.
– - Ну давай посмотрим!
– - Давай посмотрим.
Вдруг зеркало преобразилось, и словно на большом экране появилась запись спектакля "Ревизор", где я играю Хлестакова. Возникла та мизансцена, где я ухлёстываю за женой городничего. На том провальном спектакле я в этом месте как раз забыл текст. И когда на экране мой Хлестаков бездумно уставился на Анну Андреевну, сцена под ним затрещала и провалилась, и он рухнул вниз. Анна Андреевна лишь фальшиво вскрикнула и, приподнимая подол платья, чтобы ненароком не споткнуться, осторожно подошла к краю и заглянула в пропасть. Там на разломанных досках лежало окровавленное и бездыханное тело Хлестакова.
– - Вот так, Иван Бешанин, надо было текст учить, -- с кривой усмешкой сказала она.
Я сидел как манекен, и на моей угрюмой физиономии не отразились никакие эмоции.
– - Ну что! Я же говорила!
– - торжествующе вскрикнула костлявая Аня.
– - А в "трясине" тогда как?
– - хмурясь, растерянно отозвалась Маша.
– - В трясине он захлебнулся от фальшивой игры.
– - Ну да, я и говорю: сначала провалился, а потом утонул.
– - Тонут в овациях, а он именно -- захлебнулся.
– - Ой, ну не цепляйся к словам!
– - обиделась Маша.
– - А на "Утиной охоте" он тоже захлебнулся?
– - Там тоже. А ещё -- "На дне"...
– - А "На дне" Ваня разве плохо играл?
– - Конечно, плохо!
– - распалилась Аня.
– - Очень плохо! Ужас как плохо!
– - А где же его на куски разорвало?
– - На "Женитьбе"...
– - А, точно!
– - обрадовалась Маша.
– - По всему залу кровавые куски валялись, всех зрителей запачкал...
– - И не говори, форменное безобразие, а не игра. Полное непонимание тонкой женской психики... Сцена тогда просто не выдержала и разорвала его в клочья...
– - Да, сцена -- это святое, она очень ранимая. На неё зрители смотрят -- ей очень важно, как она выглядит.
– - Ну да, не все равно, кто её топчет...
И тут девушки пустились в заумную дискуссию. Они забавно рассуждали о настоящем искусстве, творчестве, об актёрском таланте и мастерстве. Спорили и увлёчённо доказывали друг другу всякий вздор, а я всё сидел понурый и рассматривал свою кислую физиономию в зеркале.
Вдруг Маша спросила:
– - А знаешь, почему наш Ваня в театре застрял?
– - Почему?
– - Потому что не горел на сцене. Тлел еле-еле, даже искр не было.
– - И что?
– - А то! От настоящего актёра театр может загореться. Сейчас бы не было никакого театра, одни головёшки.
– - Вон что-о-о! Надо же! А сейчас поздно, что ли? Давай ему спички дадим!
– - Поздно. Как мёртвому припарки.
– - Ладно, -- вздохнула Аня, -- что уж теперь делать. Ну что, будем Ване маску накладывать или уже бесполезно?
– - Давай попробуем в последний раз.