Театральные подмостки
Шрифт:
– - История забавная...
– - задумчиво сказал Николай Сергеевич.
– - Вот только как бы она в реальность не превратилась...
– - Типун тебе на язык, Сергеевич! Не станет же она, в самом деле, убитым сознанием калечить свою же жизнь?
– - Кто знает, кто знает...
Аркаша и вовсе пустился в размышления:
– - Нет, для рубашки это забавно, на неё, видать, это благотворно влияет. Для нас это гадкая и бестолковая жизнь, страшная судьба, а для души -- благодать: тяжёлые условия жизни и отчаяние, одиночество и всеобщее презрение, голодные судороги и муки похмелья, гнилые зубы, вши, зудящая от грязи кожа, грибок ногтей и целый букет болезней...
– - Это ты зря, -- возразил Николай Сергеевич.
– - Душу только любовь интересует.
– - Да в чём я виноват! У меня, сами знаете, в жизни всё хорошо, всё правильно и вовремя. Семья, дети, уже "народного" получил, всё есть...
– - и вдруг лицо Стылого перекосило мукой, и он заговорил жалостливым голосом: -- Хотя знаете... меня уже самого просто бесит мой здравый ум! Это ужасно, когда всё грамотно, всё -- по полочкам. Хоть в петлю лезь! Завидую Дионисию -- вот это судьба! А я к психологу хожу... Постоянно мне кажется, что я из образа выйти не могу, завтрашнего дня боюсь. Психологи... Сами знаете, какая это бестолковая и вредная профессия. Людей только с интересных путей сбивают. Загоняют их в тихую гавань, а потом оказывается -- болото, из которого не выбраться. И я, признаться, трусливый и боязливый, перемены меня пугают, трудности тяготят... Придёшь к психологу -- он тебя в иллюзорный тишочек, в мнимое благолепие.
– - Что и говорить, -- покачал головой Николай Сергеевич, -- в безветрии у деревьев корни слабые -- только дунь, и уже валяется, гниёт. Сейчас и так сытое время -- уникальную судьбу создать очень и очень трудно. Достойного человека днём с огнём не сыщешь. А с тобой, Аркадий, дело ясное: боишься ты жизни, вот твоя рубашка и подготовила альтернативу... Встряска нужна.
Мне сразу захотелось о Дионисии рассказать. Ну и подробно поведал, как он сильно изменился, книги серьёзные пишет.
– - А я всегда знала, что сумасшествие -- это неспроста, -- сказала Ольга.
– - Мы, женщины, всегда любим... ненормальных...
– - Конечно, неспроста, -- согласился Николай Сергеевич.
– - Душу хлебом не корми, дай человека к безрассудству приохотить, ко всяким там несуразным поступкам и странным мыслям.
Я долго мялся, а потом всё-таки рассказал, как я Ксению в её юном возрасте спас.
Ольга и Николай Сергеевич согласились, что встреча эта неслучайна: мол, столкнулись души, а заодно проведение меня на вшивость проверило. Правда, толком и не объяснили, кто был тот таинственный, чьими глазами я смотрел. Так я и понял, что сами не знают.
Ну а Стылый не упустил шанс поёрничать.
– - А ты что полез? Может, это их сестра была?..
– - ухахатываясь, говорил он.
– - Это как у Зощенко в "Гримасе Нэпа". Один мужик избивает старушку. Прохожий кинулся с кулаками заступаться, вне себя от негодования, естественно... Мужик говорит: ты чё лезешь? Это моя мать! Прохожий сразу посмяк, потух, стал прощения просить: извините, говорит, простите, я не знал, что это ваша мама. И потом ещё всю дорогу в поезде мямлил, пытаясь замять свою бестактность.
Явление 5
Лукавая драматургия
Гости мои ушли, а я размечтался не на шутку. Будто мои Иван и Ксения вместе, и фамилия у них одна, и дети у них одни, и всё-то у них одно на двоих. Ну и мало-помалу совсем утвердился, что это именно с Ксенией познакомился мой Иван... Настроение моё резко поползло вверх, и я почувствовал необычайный прилив сил. Не в силах усидеть на месте я прохаживался между рядами, представлял всевозможные радужные картинки, смеялся как наивный дурачок и заговаривался сам с собой вслух всякими глупостями... и вдруг я увидел на кресле газету. Как будто кто-то из зрителей забыл. Развернул её, и на последней странице сразу в глаза мне бросилась фотография... в чёрной рамочке... А под ней -- некролог...
На фото была Ксения. Имя и фамилия тоже её -- Ксения Короткова.
Ноги мои подкосились, и я рухнул на ближайшее кресло. Сердце страшно защемило, а веки мои набухли и пролились горькими слезами.
Не знаю, сколько я пробыл в таком неважнецком состоянии, но в какой-то момент я просто уснул. И во сне приснились мне похороны Ксении.
Скажу вам, это были очень странные похороны. Я узнал отца Ксении Дмитрия Фёдоровича, её маму, Евгению Петровну, кое-кого из их родственников. Всех их я вспомнил благодаря тому видению, где мы справляли именины Ксении. Но самое странное, что тут же присутствовали Аркаша Стылый, уголовник Графин, мясной директор Шмахель, трусливый Стас и циник Оскар. Все они были почему-то без своих жён и сожительниц. Они толкошились кучкой... и весело и непринужденно разговаривали между собой. Среди них был ещё один приблатнённый упырёк низенького роста. Что-то гадкое и подленькое читалось во всём его облике. Он больше всех шутил и громче всех смеялся. Я даже не хочу передавать все диалоги и фразы -- какая-то вакханалия. Гарцевали друг перед другом, рассказывая пошлые и похабные анекдоты, и каждый старался переплюнуть предыдущего испражнятеля.
Единственный, кто не веселился, это Стас. Видно, что он маниакально всего боится. Судя по всему, та трусость для него усугубилась в махровую паранойю. Он стоял, вплотную прижавшись спиной к берёзе, опасаясь, видимо, что кто-то подкрадётся сзади и ударит его по голове или ножом в спину. В глазах его поселился неизбывный страх, во всём облике чувствовалась крайняя пришибленность, а голос был тих и угодлив. Он постоянно глотал какие-то таблетки, видимо успокоительные, и всё равно отчаянно волновался, то и дело вытирая пот со лба.
– - С самого утра неприятности... одна за другой. Какой страшный день, а мне волноваться нельзя. Вот уже давление поднялось. У меня целый букет нервных заболеваний. Врачи ничего понять не могут, говорят, какие-то новые синдромы, неизвестные медицине. Наверняка -- неизлечимо. Сказали, что у меня может начаться размягчение мозга.
– - Да не стони ты!
– - прикрикнул на него Графин, который, наоборот, был похож на отчаянного головореза, старающегося нарваться на любую неприятность.
Он катал желваки на скулах, с прищура смотрел по сторонам и мрачно гоготал над шутками. Видно было, как он еле сдерживает рвущуюся наружу постоянно мучавшую его злобу.
А в простеньком гробу и правда лежала Ксения... Но как ни странно, лицо её было как-то размыто, и видел я её весь сон только с отдаления.
Я проснулся, когда всех позвали прощаться. Поэтому не видел, как опускали гроб. А потом потянулась череда страшных спектаклей... Я думал, что свихнусь.
Каждый день начинался с того, что в зал натекали зрители, а я чудесным образом оказывался на своём, невесть кем подписанном месте в первом ряду -- на спинке вензелями красовалось "Бешанин". Потом поднимался занавес, и я с утра до вечера смотрел очередной кошмарный спектакль о жизни Ксении... Каждое представление длилось по десять -- пятнадцать часов. Только представьте: пятнадцать часов страшных откровений, от которых волосы на голове дыбились и кровь в жилах стыла... И ладно бы я был один, а то ведь полный зал знакомых мне людей. Ольги Резуновой и Николая Сергеевича, правда, не было, но я видел своих друзей и многих наших актёров и актрис, которые всякий раз садились не ближе десятого ряда, словно не желая со мной общаться. Сторонились меня и мои родственники. А вот родителей, бабушек и дедушек, я опять так и не увидел. И слава Богу. Рядом со мной слева сидела костлявая ягишная старушенция, со злыми колкими глазами, кривая усмешка не сходила с её лица, а справа -- очень толстый неприятный мужчина, который всё время что-то жевал. И вообще вокруг меня сидели какие-то отвратные личности -- уголовники, бомжи, алкаши, помешанные и дегенераты, словно я угодил в компанию, которую заслуживаю.