Течения
Шрифт:
Я понимала, что мне очень повезло. Все гости были со старших курсов, в основном общежитские. Большинство из них я видела только в общих курилках и ни разу — на факультете. Старшекурсники не из Москвы всегда работали полный день и ухитрялись в конце концов получить диплом. Здесь не было никого настолько невзрослого, как мы с Верой. Но я не чувствовала радости, мне хотелось уйти.
В то время я приобрела привычку курить каждый раз, когда мне тревожно, неловко или как-то неопределенно. Я немного успокаивалась, когда посасывала фильтр и медленно, так, чтобы прочувствовать горло и легкие, втягивала дым. А еще в курилке всегда с кем-нибудь знакомишься, контакт случается сразу. Я часто цеплялась за кучки курильщиков, чтобы потом вместе с ними вернуться
Я спросила незнакомую девушку, где здесь курят, и она показала на лоджию. Через прозрачные шторы я видела, как в стеклянной коробке пошатываются фигуры с согнутыми локтями и ладонями у рта. Я поспешила туда, пока все не разошлись.
Это был первый раз, когда в мою сторону никто не взглянул. Из музыкальной, радостной гостиной я будто шагнула в угли, посреди которых прыгала печеная картошка. На лоджии спорили, громко и свирепо. Я сразу захотела уйти, но испугалась, что кто-нибудь заметит мое странное поведение. Я встала в угол, закурила и начала вслушиваться в звуки, стреляющие из шести ртов.
Я удивилась, когда поняла, что все шестеро — на одной стороне. Я распознала в их голосах возбуждение и такую сильную радость, что ее было легко спутать с яростью.
Да он вообще не знает свой народ!
А что нужно народу? Самому решать, как жить, вот и все!
И это, Алеша, называется честные выборы и отмена фальсификаций!
Кто-то сказал про «другого Алешу», что-то, видимо, шуточное. Все спорящие-не-спорящие засмеялись, я как раз докурила и, не присоединившись к разговору, не успокоившись, зашла обратно в гостиную. Там больше не пели, Виталик куда-то ушел, и большой комок людей, налипших на гитару, теперь разбился на комочки поменьше. Я заметила знакомую девушку из числа тех, кто заходил к Саше и ее соседкам. Привет, Ир, сказала я и села рядом. Ира повернулась ко мне, кивнула и продолжила разговор. Напротив нее были три парня, спокойнее тех, что так и остались кричать на лоджии.
Ну, слушай, сегодня сто тысяч, а завтра миллион… Так что, думаю, это все не зря по-любому.
Что-то я сомневаюсь насчет ста тысяч… вроде бы шестьдесят.
А это мало, что ли? Ты же сама была там?
Была.
Почувствовала?
Ну… да, почувствовала.
Я вытащила телефон из кармана, будто мне кто-то написал, и вышла из комнаты так быстро, чтобы стало ясно: ситуация из телефона — экстренная. Пошла прочь от света и оказалась в коридоре. Его темнота была полупрозрачной, просматривались дверные прямоугольники.
Я толкнула первую дверь и увидела несколько человек, стоявших вокруг большого деревянного стола. Горела только маленькая тусклая лампа. Худая девчонка согнулась над столом и быстро стучала по нему пластиковой картой, будто нарезая что-то. Все остальные молча смотрели. Передо мной возникло тело. Не надо тебе сюда, сказало оно. Кажется, голос был мужским или каким-то средним. Рука мягко нажала мне на верхнюю часть груди, я сделала шаг назад, и дверь закрылась.
Появилось чувство, будто за спиной кто-то стоит. Так бывало, когда я шла к общежитию поздно вечером. Я услышала частый стук из своей же груди. Пошла к свету и попала в просторную кухню, типа Вериной. Там было человек пятнадцать или больше, и все незнакомые. Где же Вера? В кухне слушали музыку без слов, кажется, она называлась техно, или в тот момент я думала, что оно так должно звучать. Сидели на диване, стульях, подоконнике и полу. Я встала у стены, закрыла глаза и вжала живот так, будто в него влетел кулак. Позвоночник прилип к стене, я проверяла, чтобы плечи давили в стену, чтобы лопатки давили в стену, чтобы поясница давила в стену… Стук в груди стал затихать. Я открыла глаза и увидела пустую табуретку возле стола. Оттащила себя к ней и опустилась. Я не собиралась напиваться, потому что впереди была зачетная неделя, все еще продолжалась
Волшебная все-таки партия. Объединила всех…
Против себя!
Они опять смеялись, но мне уже стало легче. Я решила посидеть в темноте и вернулась в тот же коридор. Там я открыла новую дверь и вошла в спальню, освещенную ржавым уличным фонарем. Задернула шторы и легла на край кровати, которая была размером с кухню в доме моих родителей. Взяла телефон и сощурилась: когда мне было страшно или я уставала, свет пролезал мне прямо в мозг и начинал колоться. Все московские друзья постили фотографии с толпами и флагами, с молодыми красивыми мужчинами на сцене. У железноводских все было как обычно. Я открыла чат с Сережей, он был онлайн.
приветик) слу, а у вас не было митингов?
привет, зая! каких митингов
ну за честные выборы
так прошли вроде выборы
ну да, теперь требуют отменить и провести, типа, честные)
а, блин. у нас все норм, никто такой херней не страдает. и ты не страдай, зая
хорошо
люблю. прости, побежал
давай, целую
Я убрала телефон в карман и закрыла глаза. В голове толкались мысли, мне было от них почти больно. Вдруг я снова услышала гитарную музыку и два голоса, оба были мне знакомы. Я решила вернуться в гостиную. В музыке было легко притаиться, оценить всех поющих и слушающих и выбрать, как себя вести дальше. К тому же мне нравилось, когда пели под гитару, я уже сама знала почти все общежитские песни. Может быть, хоть сейчас начну радоваться вечеринке, подумала я.
В гостиной все было так же, как перед моим курением, только рядом с Виталиком теперь сидела Вера. Было видно, что он смотрит на нее с восхищением. Конечно, он тоже к ней прилип, а как еще. Они пели дуэтом, Вера прикрывала глаза и всегда к месту улыбалась. Хотя звучала плоховато, пела как-то горлом, в нос, даром что пианистка, даже я слышала, что она лажает.
Но Виталик, Вера и гитара смотрелись очень красиво, как пара из кино, мне казалось, что все вокруг ими очарованы. Они слились, спелись, превратились в концертный дуэт, все глядели только на них, парни — в основном на Веру, девушки — в основном на Виталика. Он все играл, играл, хлопал ладонью по телу гитары, продвигался все ближе и ближе к Вере, пока они не соприкоснулись коленями.
Потом все курящие, включая Веру и Виталика, вышли на огромную лоджию. Я курила молча и слушала Верину болтовню, как вдруг одна девчонка-задротка, вроде Маши, только постарше, тоже из общежитских, решила уколоть Веру. Наверное, она заметила, как на нее все смотрят, может быть, позавидовала ее тонким длинным ногам в плотных колготках, которые были как музейные экспонаты в бархате, пшеничным волосам, да чему угодно, Вера вся была магнит для зависти. Задротка спросила, на каком отделении учится Вера, то есть на бюджете или на платном, зная, разумеется, что за Веру платят родители.
На платном!
Так ответила Вера и выпустила изо рта дым прямо в лицо задротке. И тогда сразу стало понятно, что быть на платном — это намного лучше, это значит, что у тебя другая жизнь, другой опыт, все другое. Что ты не из этой бедняцкой пыли, рвущейся на сто частей, лишь бы только пробиться в лучший-вуз-в-стране. Что ты можешь вообще никуда не поступить, потому что и так красива, умна, не пристыжена собственной жизнью, не придавлена нищетой. Ты можешь сколько угодно развивать свои таланты, не думая о том, что надо куда-нибудь пристроиться, пока тебя не выгнали из общаги, можно на малюсенькую зарплату, лишь бы как-то зацепиться в Москве. То, как сказала это Вера, хотя она сказала всего два слова, услышали все, не только я, а я тогда подумала, что и сама хотела бы учиться на платном, не бояться быть отчисленной и выгнанной на доживание.