Тегеран-82. Мир
Шрифт:
Мы шли по вечерней Каримхан, папа рассказывал мне про козлика Алешу, который был у него в детстве. И как он плакал, когда Алеша пропал. Его папа, мой дед, сказал ему, что его любимый козлик убежал. А мама, убирая посуду после сытного мясного обеда, вдруг сказала: «Спасибо Аллаху и козлику Алеше, что мы сегодня сыты!». Так папа узнал, что он вместе с братьями и сестрами съел своего любимого питомца, с которым гулял и играл. Он страшно плакал, а его мама стыдила его: «Война, сынок, голод, мужчины сражаются, а долг женщины – прокормить свою семью!» Дело было в Великую Отечественную войну, папе было пять
Описывая, как в своем туркменском городе на краю пустыни он уходил с Алешей далеко-далеко, чтобы козлик мог пощипать что-то, кроме верблюжьих колючек, папа вдруг быстро наклонился, подобрал под деревом какой-то фантик и сунул его себе в карман.
До шпионских игр, увлеченная судьбой козлика, я бы этого не заметила. Но поскольку ежеминутно тренировала наблюдательность, то тут же отреагировала:
– Мама говорит, что поднять что-нибудь с земли – это все равно, что по доброй воле взять в руки грязную, мерзкую, кишащую кучу микробов и бактерий, похожих на тараканов из помойки!
Этот художественный образ применяла ко мне мама в рамках пропаганды чистых рук. Он возник после того, как я случайно увидела возле помойки госпиталя настоящих персидских тараканов. Они были настолько жуткими, что мне два дня было нехорошо от одних воспоминаний. С тех пор я ничего не подбирала с асфальта, даже если там валялось 10 туманов.
– Какой фантик? – удивился папа. – Этот что, ли? Мамино поручение в магазине Рухи. Я его уронил, а не поднять не мог, без листочка не помню названия крема. А нашей маме нужны какие-то специальные молодильные яблочки.
И папа достал из кармана маленькую мятую записку с каким-то мудреным английским названием. После «супера» мы зашли в ближайший к нашему бимарестану магазинчик и купили маме какой-то волшебный омолаживающий крем, который сам хозяин привозил из Саудии (так по-сказочному хаджи Рухи величал Саудовскую Аравию).
Хозяина магазинчика, в который мы все часто заглядывали по-соседски, называли не Рухи-ага, как остальных персов, а «хаджи Рухи». Папа объяснил мне, что господин Рухи совершил «хадж» – паломничество в священные для мусульман города Мекку и Медину. И теперь он немного ближе ко Всевышнему, чем остальные правоверные, поэтому они и обращаются к нему уважительно – хаджи.
Из прочитанных персидских сатирических новелл, изданных при шахе, я знала, что хаджи – это такой лицемерный святоша, который других поучает, а сам грешит. Одна из новелл так и называлась – «Господин моралист». Ее герой занимался тем, что с утра до вечера учил людей жить, ссылаясь на свою прямую связь с Аллахом. Ему верили и ехали к нему за советом со всей страны. А однажды господину моралисту с утра никто не подал привычный завтрак. Он рассердился, закричал: «Я важный человек, наставляю глупых людей на истинный путь, а мне не дали завтрак!» И тут выяснилось, что долгие годы, пока господин моралист поучал других, его кормила его старенькая родственница. Он ее не замечал и даже не знал ее имени. А в тот день она умерла, вот и не принесла завтрак. Господин моралист оглянулся вокруг и впервые за многие годы заметил, что все остальные, кроме этой доброй старушки, давно отвернулись от него. И теперь кормить его некому, а на голодный желудок не так приятно раздавать советы.
Но хаджи Рухи был совсем не таким. Он был веселым, добрым, все время улыбался, и дарил мне какие-то маленькие, но приятные подарки. Для меня он ощутимо источал атмосферу дружелюбия и праздника. Как сказали бы сейчас, у него была хорошая аура. А человеческую ауру, как полагают иранцы, лучше всего чувствуют кошки и дети до 12 лет. Если они вас любят, значит, душа ваша светла.
Пока мы покупали маме крем, хаджи Рухи пригласил меня в гости в свой дом в последнюю среду перед Новрузом. Сказал, что они устраивают праздник для детей, своих и соседских, и его дочки и сын будут мне рады. Прийти нужно к 9 вечера. Я с радостью согласилась, и папа пообещал меня привести.
Дома мы вручили маме крем и сообщили, что со среды на четверг я ночую в доме хаджи Рухи.
– Странный какой детский праздник! – подозрительно отреагировала моя мама. – Ребенка одного приглашают на ночь глядя, с ночевкой… Что она там с ними будет делать до утра в девять лет?
Папа объяснил ей, что на Чахаршанбе-сури, в последнюю ночь со среды на четверг перед Новрузом, по иранской традиции принято жечь костры и водить хороводы, а дети закутываются в платки и ходят по гостям.
– Ну что-то вроде русского колядования, помнишь, у Гоголя? – папа попытался вызвать в маме доверие к Рухи при помощи классической литературы.
– Гоголь колядовал на хуторе близ Диканьки, – строго ответила мама. – А здесь чужая страна и обычаи какие-то дикие! Уличный костер – это опасно! Это же не в пионерлагере, где все организованно! Я не разрешаю!
Тут мама пространно вспомнила все костры во всех пионерлагерях, в которых побывала за свое детство.
Я на тот момент еще ни разу в жизни не была в пионерском лагере, и мне стало обидно.
– Я пойду и все! – набычилась я.
– Тогда я тоже пойду! – заявила мама. – Без взрослых жечь костры нельзя!
– Взрослые там будут, а мы с тобой как раз вдвоем побудем, – вкрадчиво подкупил ее папа. – После революции на улицах никто костры и не разводит. Осталась только традиция собирать в эту предновогоднюю ночь детей. Их угощают, дарят подарки, а вместо костра жарят шашлыки на крыше.
– На крыше? – встрепенулась моя мама. – На крыше опасно!
Дальше папа расписывал прекрасную, надежно огороженную крышу дома хаджи Рухи, на которой есть бассейн, зимний сад и вертел для жаренья барашка.
– А откуда ты это все знаешь? – прищурилась мама.
– Она пойдет и все, я разрешил, – наконец устал плясать перед ней папа.
Мама тут же обиженно притихла. А через пять минут уже, как ни в чем не бывало, строила планы, чем они с папой займутся, когда «наконец избавятся» от меня.
Обычно «воспитательные моменты» в нашей семье примерно так и протекали. Я заметила, что «плясали» все вокруг мамы, но в итоге происходило всегда то, что изначально запланировал папа.
А я после случая с фантиком, оказавшимся маминой запиской и того, как папа отпросил меня в гости к Рухи, я устыдилась своей подозрительности и сбавила обороты в своей слежке за окружающими. Мне совсем не хотелось стать «господином моралистом», который всех поучает, а сам даже не дает себе труда вникнуть в обстоятельства, а они у людей случаются самые разные.