Тегеран-82. Мир
Шрифт:
С этого момента под подозрением нашей компании с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками остался только «иностранный шпион» Грядкин.
Мама так обрадовалась, что избавится от меня на целую ночь, а может, во избежание порчи новых простыней, но к походу в гости на Чахаршанбе-сури и к банкету по случаю Новруза она приготовила мне сюрприз.
По ее просьбе тетя Рая из прачечной сшила мне модный сарафан из маклона и две модные многоярусные юбки – из ташлона и чего-то вроде прорезиненного штапеля – прародителя тянущейся ткани-стрейч.
В 80-м в моду как раз вошла разнообразная
К новым юбкам родители купили мне в «Куроше» две остромодные, синтетические же водолазки – чёрную и белую. Их тончайший нейлон обтягивал тело, как вторая кожа.
Наряжаться мне понравилось.
Под предлогом подравнять новоприобретенную челку, я заманила папу в бутик при моей французской парикмахерской, которую искренне полюбила за призрак парижского шарма. Как и любой другой призрак, своими глазами я его не видела, но была наслышана.
В бутике я узрела сарафан из черного вельвета в тонкий рубчик, по которому были разбросаны крупные малиновые розы. Это было так шикарно, что я готова была умереть на месте, лишь бы мне купили этот наряд!
Очевидно, папа заметил это по моему лицу и решил не связываться. Пробурчав, что для советского человека это неприлично дорого, он купил сарафанчик и оторвал этикетку, чтобы мама не увидела ценник.
Я была счастлива.
Папа спросил, подбросить ли меня теперь домой или я хочу прокатиться с ним по его делам? Только в этом случае мне придётся подождать в машине, пока он встретится с кем-то в городе.
Конечно, я выбрала прокатиться.
Мы проехали мейдан-е-Фирдоуси (площадь Фирдоуси в центре Тегерана) и поехали на юг.
Где в Тегеране юг, знали даже дети и безо всякого компаса. Где возвышаются заснеженные вершины, там север, а в противоположной стороне, где гор нет, юг.
Иностранцы ездили к югу от центра Тегерана только засветло. Южные кварталы города считались средоточием городской бедноты и криминальных элементов, но мне нравилось там бывать. Узкие кривые улочки, пропитанные запахом специй, старинные дома, налепленные друг на друга, мечети и хамамы (городские бани). Я будто попадала в азербайджанские сказки, которые очень любила. Вот-вот из-за древней каменной стены караван-сарая выбежит прекрасная пери с щечками как персик, губками, как гранат и очами чернее ночи. А за нею прекрасный пехлеван (богатырь) на вороном коне с уздечкой из чистого золота. Нагонит красавицу, завернет в персидский ковер, перекинет через седло и увезет в свой золоченый падишахский дворец, где бьют фонтаны и благоухает райский сад.
По мере нашего продвижения на юг города, улицы все сужались, дома подступали все ближе к обочинам и вид у них был все более обшарпанный.
Папа сказал, что здесь недалеко легендарный квартал Чалэ-мейдан с гахве-ханэ (кофейня – от «гахве» – кофе, «ханэ» – дом – перс.), описанная писателем Мортезой Каземи в его знаменитом романе «Страшный Тегеран» (см. сноску-1 внизу).
– А почему Тегеран страшный? – удивилась я.
Мне город всегда казался приветливым, даже в самых неприглядных его кварталах, потому что горожане везде вели себя доброжелательно.
– Это метафора, – пояснил папа. – Каземи имел в виду не то, что сам город некрасивый, а что бывают страшные времена и страшные люди. Он их описал, поэтому так и назвал роман. А знаешь, что такое «чалэ»? Это по фарси «яма». Яму в Чалэ-мейдане выкопали по приказу древнего персидского шаха Тахмасба, оттуда брали землю для строительства крепостных стен вокруг Тегерана. Сейчас их уже нет (см. сноску-2 внизу).
– А сейчас работает та гахве-ханэ в яме?
– На юге много старых гахве-ханэ, – улыбнулся папа. – Теперь уж не поймешь, где та самая. Но я тебе могу показать место, где стояли крепостные стены Насреддина (см. сноску-3 внизу).
– Ходжи Насреддина? – оживилась я, вспомнив уморительного персонажа с осликом. Поучительные истории из его жизни папа рассказывал, когда не хотел прямо высказывать свое мнение, чтобы никого не обидеть. Чаще всего опыт упрямого ходжи применялся ко мне в воспитательных целях. И еще в тонком деле убеждения нашей упрямой мамы.
– Нет, это персидский шах Насреддин, он очень любил фотографироваться и при его дворе был русский фотограф. Он вел фотолетопись правления Насреддин-шаха и только своих жен шах фотографировал сам. У него их было 84 (см. сноску-4 внизу).
Я представила, если бы у моего папы было 84 жены, а у меня 84 мамы, и ужаснулась:
– А зачем ему было так много?
– Ну, шаху так положено, это называется гарем, – ответил папа. – Жены жили в отдельной, гаремной, части дворца. А однажды шах Насреддин побывал в Санкт-Петербурге, который сейчас Ленинград, сходил там на балет и решил устроить такой же у себя. Нарядил свой гарем в балетные пачки и заставил их показывать себе представления.
Я вспомнила наши марлевые пачки от тети Раи из прачечной и танец маленьких лебедей. Представить себе в таких нарядах персиянок, которых я редко видела без платков, мне было трудно.
– Его жены не носили чадор?
– Конечно, носили, но только на людях. Но в своей гаремной части они наряжались, как хотели. И исполняли все капризы своего мужа.
Я представила себе, как моя мама по капризу моего папы наряжается в марлевую пачку и показывает балет в компании других его жен – и мне стало смешно.
– Наша мама никогда бы не согласилась!
– Это точно! – вздохнул папа. – Посмотри, вот здесь были крепостные стены, рвы и 12 ворот. Мы стоим на месте Хорассанских.
Папа остановил машину с краю небольшой площади. В воздухе висел зной, чем дальше от гор, тем в Тегеране всегда жарче. На площади шла хаотичная торговля с лотков, сновали взрослые торговцы и босоногие мальчишки. За чинарами виднелся полумесяц мечети.
– Видишь вон ту старую чинару? – папа указал на дерево на другом конце площади.
– А как ты определяешь, старая чинара или нет? – недавно я вычитала в учебнике природоведения, что возраст дерева можно определить только спилив его, по кругам на разрезе ствола.