Техас-сити 47 года
Шрифт:
Мне показалось Эрио узнал незнакомца и струхнул, он умоляюще посмотрел на меня, потом на неожиданного соседа и залепетал.
– Я ни чего... я...
– Кыш от сюда.
Пуэрториканец подпрыгнул и бросился к выходу бара.
– За что это вы так его?
– вежливо спрашиваю незнакомца.
– Это же вонючие пуэрториканцы. Я один раз его чуть не удушил. Хрен с ним, удушу в следующий раз. Так что, Николай, не узнал меня?
– Нет.
– Вспомни Испанию, тридцать девятый год, Гвадалахара.
Пытаюсь найти в его чертах что то знакомое и
– Самохин. Лейтенант Петр Самохин?
– Вспомнил. Да, это я.
– Но ты же...
– Я жив и как видишь, здоров.
Там, в тридцать девятом, Самохин для нас был предателем. В то время, как мы яростно отбивались от итальянских "Москито", немецких "Юнкерсов" и сдерживали, почти на отсутствующей линии фронта, наступление войск Франко, среди нас, русских летчиков, оказался один предатель, это лейтенант Самохин. Этот гад, спокойненько перелетел к франкистам и потом листовки с его обращением к нам, сыпались с неба, прямо на аэродромы. Я два раза летал над территорией врага и искал на аэродромах Саламандры знакомый до боли "Ишачок", но видно испанцы берегли летчика и куда то его спрятали в глубинку.
Теперь он здесь, сидит напротив меня, живой и невредимый и самое ужасное у меня нет к нему ненависти.
– Как ты изменился?
– я разглядываю неузнаваемое лицо.
– А ты что, лучше меня? Вообще то не ожидал увить в такой дыре соотечественника. Как ты сам то здесь очутился? Ты, лучший летчик республиканской Испании, коммунист, самый верный ленинец и вдруг в Техас-Сити.
– Я здесь недавно, всего неделю.
– А до этого?
– Тебе то не все равно, где я был?
– Ты, случайно, не шпион? Вот крикну полицейского и сдам тебя куда надо. Будет шуму ойе-ей, шутка ли, самого прихвостня Сталина поймал.
– А я тебе перед этим, набью рожу и изуродую как следует, да так, что помнить будешь, до конца своих дней.
Странно, грожу, а злости все равно нет.
– Попробуй только, у меня кольт под ремнем, продырявлю, если только руку поднимешь и еще мои ребятки здесь меня берегут.
Но вижу, что он тоже это говорит без ярости, монотонно.
– Ладно, Самохин, живи. Прошло много времени, меня судьба после Испании тоже не баловала, так что давай лучше выпьем. Я ведь очень рад увидеть любого русского, так соскучился по родине. Эй..., - крикнул задастой официантке. Та услужливо подскочила и приготовила блокнот, - две водки и смени тарелку.
– Тоже принести салатик.
– Тащи.
Как только официантка ушла, Самохин тяжело вздохнул, сел поудобней.
– Хорошо, Николай, забудем нашу дурацкую перепалку. Давай выпьем.
– Любопытно мне только одно, куда ты исчез там, в Испании, после Гвадалахары?
Мой партер изучающе смотрит на меня.
– Я ведь не хотел перелетать к франкистам, просто самолет отказал, пришлось сесть на их аэродроме.
– Мог бы выпрыгнуть с парашютом.
– Куда? К тем же франкистам, ведь висел над их территорией
Странно, но я вдруг заколебался и... поверил ему
– Они из тебя сделали идола, нам листовки с твоей речью пересылали.
– Знаю, все за меня написали.
– Я ведь искал тебя там...
– И это знаю.
– Что же потом?
– Ничего. Война кончилась, но в Испании еще оставалось много сторонников республиканцев и агентов НКВД, мне говорили, что эти меня ищут, чтобы отомстить. Франкисты предложили уехать за границу. Я выбрал Америку и с сорокового года здесь.
Подошла официантка, принесла водку и опять тарелочки с салатами.
– Давай выпьем за встречу, - предлагаю я.
– Давай. А что было с тобой?
– А я ведь тоже влип. После разгрома республиканцев, бежал во Францию, а там интернировали и посадили в концлагерь. Перед самой войной с Германией, нас вывезли в Алжир, где на нефтяных скважинах так и проработал до этого года.
– Значит, в Россию так и не вернулся?
– Нет.
– Ну и правильно сделал.
– Я хотел, но... боялся.
– Где ты сейчас работаешь?
– Сегодня первый день работал в порту на погрузчике.
– Понятно, а я заправляю здесь десятком ресторанов и магазинов. Вот этот бар мой.
– Неплохо устроился.
– Плохо. Все время в напряге, там конкуренты, там бандиты, там хулиганы, то полиция, то налоговики, за всеми надо следить и свою шкуру оберегать. Видишь вон того парня, - Самохин кивает на стойку, у которой развалившись на высоком табурете за нами следит неряшливый парень.
– Это моя охрана. Уже два раза спасал.
– Семьей то здесь обзавелся?
– А как же. Дочке уже четыре года. У меня дом неплохой. Слушай, Николай, поехали ко мне, я тебе своих покажу. Ведь жена тоже русская, давно родной речи не слыхала...
– Нет, не могу. Я сегодня должен разобраться с квартирным вопросом...
– Где ты поселился?
– На улице Адамса, шесть.
– Знаю этот дом и хозяина знаю. Знаешь что, я ему сейчас позвоню и все твои вопросы мигом отпадут.
– Ты так меня хочешь в гости заполучить?
– Жена обрадуется.
– Черт с тобой, пошли.
– Тогда я сейчас.
Самохин с шумом отрывается от стола, подходит к стойке и о чем то разговаривает с официанткой и барменом. Перед ним появляется телефон, бывший лейтенант звонит и что то резкое говорит невидимому собеседнику. Потом еще несколько раз куда то позвонил и вскоре вместе с охранником оказался у моего столика.
– Все, пошли.
– А... я еще не расплатился.
– Вся выпивка и жратва за счет заведения.
На улице нас ждал "Форд" последней модели.
Миниатюрная женщина, с белыми кудряшками волос, с восторгом глядела на меня, протянула руку и вдруг певуче заговорила на родном языке.
– А меня звать, Глаша.
– Николай.
– Господи, это уже второй русский здесь.
– Неужели в этом городе так мало наших?
– Может есть и больше, но пока я знаю одну, она учительница в местной школе.