Телевидение. Закадровые нескладушки

Визильтер Вилен С.

Самое обидное в этой ситуации было то, что оператор-то был непьющий. И тогда я понял, что не всегда можно писать и говорить правду. Не всегда она бывает правдоподобной.

Свободное падение

Дело было в начале 70-х. Снимали мы детский фильм «В стране отважных» о юных парашютистах. Осталась последняя съемка – прыжки с парашютом. Перед прыжками инструктор спрашивает оператора: «Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?» – «Нет», – отвечает тот. Я говорю оператору: «Старик, ставь на камеру короткофокусный объектив и отдавай ее инструктору. Он прекрасно все снимет». «А вы когда-нибудь снимали?» – спрашивает оператор инструктора. «Нет, – отвечает тот, – но вы мне покажете, какую кнопку нажать, куда смотреть, и я все сделаю». Оператора это предложение возмутило и даже рассмешило. «Нас пять лет обучали во ВГИКе, как «это все делать», а вы хотите за пять минут, нажал

на кнопку, чик-чирик – и человек готов. Так не бывает!» Инструктор стал ему говорить, что у него порывом ветра вырвет камеру из рук и она улетит. «Да? – сказал оператор. – Тогда привяжите ее ко мне». – «Но ее все равно порывом ветра вырвет у вас из рук», – сказал инструктор. «Но это уже моя забота», – ответил наш упорный, несгибаемый оператор. Как мы его ни уговаривали, он стоял на своем. Ничего не поделаешь, пришлось привязать ему камеру. Самолет взлетел. Набрал высоту. Юные парашютисты пошли вниз. Оператор – за ними. Чуда не случилось. Как и следовало ожидать, камеру порывом ветра вырвало у него из рук. Но так как она была привязана к нему, то стала бить его по ребрам, по голове, по всем доступным местам его тела. Успокоилась взбесившаяся камера только после раскрытия парашюта, но было уже поздно. Она сделала свое черное дело. В общем, камеру удалось спасти и оператора тоже, но доснимать эпизод пришлось все-таки инструктору.

Профессия – неудачник

Я тогда работал в Алма-Ате на Казахской студии телевидения. Во время подготовки к эфиру телевизионной версии спектакля местного драматического театра я обратил внимание на одного рабочего-постановщика, который как-то бестолково суетился в студии, путаясь у всех под ногами. Наконец бригадир постановщиков не выдержал и сказал: «Еркен, сядь вон там за задником, читай свою книжечку и не мешай нам». Я обратил внимание, что читает он не книжечку, а какую-то партитуру. Ни фига себе, рабочий, постановщик декораций читает партитуру. Во время перекура я об этом сказал бригадиру. И он мне поведал странную историю. Неудачи стали преследовать Еркена, когда его бросила жена, оставив с тремя детьми. До этого он окончил консерваторию, работал в симфоническом оркестре оперного театра, а когда остался с тремя детьми, стал, что называется, «зашиваться», опаздывать на репетиции, сбивать ритм исполнения и так далее. Как-то раз, придя к самому что ни на есть началу спектакля, он второпях раскрыл не ту партитуру. Шла казахская национальная опера «Кизжибек», а он раскрыл «Евгения Онегина». В результате пришлось опускать занавес и приводить в чувство дирижера. А Еркена в наказание на три месяца отправили работать рабочим сцены. И вот, когда уже заканчивался его «наказательный» срок, шла опера «Евгений Онегин», поистине роковая для Еркена. Дело было зимой. Еркен сидел наверху, на колосниках, над сценой, в валенках и фуфайке, потому что там было очень холодно, и бросал снег на сцену дуэли Онегина и Ленского. И в самый драматический момент валенок вдруг соскальзывает с его ноги и падает на голову Ленского. Ленский от неожиданности хлопнулся в обморок. Хорошо, секундант не растерялся и пропел: «Умер от разрыва сердца».

После столь необычной и драматической сцены бедного Еркена уволили из оперного театра, и он пришел к нам на студию рабочим-постановщиком.

Как правило, от него было мало толку, и пока рабочие-постановщики ставили декорации, он сидел где-нибудь в сторонке и почитывал очередную партитуру. Так было и на этот раз. «Как бы он чего здесь не сотворил», – сказал я. «Да нет, это же не «Евгений Онегин», – со знанием дела произнес бригадир. Жизнь показала, как он был неправ.

Во время эфира один из героев спектакля на общем плане произносит реплику: «Кто там скрывается за занавеской?» И вдруг занавеска раскрывается, появляется Еркен и говорит: «Я. А что, нельзя?» Все в шоке. Оператор ему машет руками: «Уходи, мол, уходи!» Еркен, показывая на себя пальцем: «Я? Ухожу, ухожу, ухожу». И медленно пятится назад. Все это продолжалось считанные секунды, а казалось – целую вечность.

После этого его перевели на телефильм осветителем. Но и там у него во время съемок стали трескаться и взрываться осветительные приборы. И тогда его засунули от греха подальше в дежурную бригаду, благо она, как правило, на съемки не выезжала, сидела на всякий случай. И вот однажды этот случай подвернулся. Срочно нужно было выслать съемочную группу на незапланированную встречу одного из секретарей ЦК Компартии Казахстана с передовиками производства. И дежурная группа рванула на задание. По дороге оператор успокаивает Еркена: «Ты, главное, не волнуйся. Приборы проверены, кабели – в порядке, сеть там надежная».

Приехали, поставили свет, проверили – все в порядке. Начинается событие. Президиум, дежурные овации, высокопоставленный докладчик на трибуне. «Свет!» – шепотом командует оператор. Еркен от волнения не может найти тумблер на осветительном приборе. «Свет!» – снова шепчет оператор. Еркен наконец находит эту злосчастную кнопку, и не успел еще докладчик произнести «Дорогие товарищи», как раздался оглушительный взрыв, стекла от приборов полетели в разные стороны, и свет погас. Когда включили аварийный свет, докладчика на трибуне не было. Наконец над трибуной появилась его голова и дрожащим голосом, сильно заикаясь, произнесла: «Те-теле-ви-видение вон отсюда! Чтобы духу вас здесь не было!»

Впоследствии я встретил Еркена как-то в поезде «Алма-Ата – Москва», где он работал проводником. Должен честно признаться, я позорно сбежал с поезда, сдал в кассу билет и уехал в командировку на следующий день. Еще не хватало в железнодорожную аварию попасть.

Большая стирка

Году где-то в 1974-м к нам на Казахскую студию телевидения был назначен новый директор, как поговаривали сведущие люди, бывший директор банно-прачечного комбината, номенклатура, одним словом, которая и в огне не горит, и в воде не тонет.

Первую неделю он молча ходил по студии, присматривался. Затем собрал производственное совещание. Его программную речь впоследствии цитировали как серию анекдотов. Запомнился один пассаж. «Дисциплина у вас, дорогие товарищи, хромает на обе ноги. Возьмем, к примеру, звукоцех. Утром прохожу, и что я вижу? Сидят слушают музыку. Днем прохожу – сидят слушают музыку. Вечером – то же самое. Когда же они работают? С этим пора кончать. Пора кончать, дорогие товарищи!»

Коммунист каккозов

В самый разгар так называемого застоя я снимал фильм о прославленном казахском чабане, Герое Социалистического труда Какозове. Почти месяц мы провели с ним на джайляо Заилийского алатау, предгорьях Тянь-Шаня. Он был уже в достаточно почтенном возрасте, далеко за пятьдесят, настоящий аксакал, добрый, мудрый дядька. И было у него три жены. Старшая вела хозяйство. Средняя воспитывала детей. Младшая, лет восемнадцати, – для любовных утех. А фильм назывался «Коммунист Какозов».

Ради нескольких метров в кассете

В 60-е годы была очень популярна песня о журналистах: «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете…» Мы, телевизионщики, переделали ее на свой лад и пели «…ради нескольких метров в кассете…». Ради этих нескольких метров в кассете мы готовы были не только трое суток шагать, трое суток не спать, но и шли на преступления.

Дело было на Мангышлаке. Шевченко, прекрасный приморский город, как гадкий утенок, вырастал из колючей проволоки. Строили его и все окрестные комсомольские ударные стройки зэки, «ЗК», забайкальские комсомольцы. Снимали мы строительство атомного опреснителя морской воды, который должен был снабжать питьевой водой весь город. А так как все пространство ровное как стол, никаких холмов и высотных сооружений еще не было, мы взяли напрокат у городских электриков кран с корзиной для съемок общих панорамных планов строительства. Приехали, переночевали. Утром собираемся снимать – кран исчез. Кран не иголка. Вокруг – ровная степь. Где его можно спрятать?! Директор фильма рвет остатки волос на голове. Это ж какие деньги! Всеобщий шмон ничего не дал. Все. Аут. Концерт окончен. «Что, ребята, носы повесили? Али случилось чего?» – спрашивает нас огромный верзила. Не дай бог с таким встретиться в темном переулке. «Да вот», – говорит пан директор, чуть не плача, – кран пропал». – «Ай-я-яй, – сочувствует верзила, – надо же такая невезуха. Н-да. Ладно, ребята, не отчаивайтесь. Главное, не падать ухом. Судя по всему, хорошие вы парни, грех не помочь». Директор тут же ожил: «А как?» – «Ну… – почесал затылок верзила, – восемь бутылок водки, и кран будет на месте». – «Ты с ума сошел, – шепотом завопил директор и стал по фене ботать: – Тут же всех шмонают до трусов». – «А это на что?» – Верзила постучал по колесам нашего «газика». «Ну, допустим, мы зальем, – прошептал директор, – а как ты ее вытащишь отсюда?» – «А это уже, фраерок, не твоя забота. Твое дело заехать, а там видно будет». Что делать? Поехали в Шевченко, нашли умельца. Он вкачал нам в каждое колесо по две бутылки водки. Вечером возвратились на место съемки. Утром кран стоял у подъезда барака, в котором разместилась съемочная группа.

История эта имела не менее драматическое продолжение. Во время съемок оператор неосторожно задел кассетником кинокамеры по лицу какого-то зэка. Сильно задел. Дальше все продолжалось как в кошмарном сне. Мелькнуло лезвие ножа. Еще миг – и на этом наша эпопея на ударной комсомольской стройке закончилась бы печально. Но тут зэк закорчился от боли. Нож мгновенно перешел в руки нашего старого знакомого волшебника-зэка. «Запомните, фраера, – проговорил верзила, обращаясь к зэкам, – не дай бог, хоть один волос упадет с головы этих парней. Вы меня знаете. Я слов на ветер не бросаю». И исчез, как сквозь землю провалился. Дальше у нас все пошло как по маслу. Фильм получился классный.