Теллурия
Шрифт:
– Да, душегубство… – Граф задумчиво глянул в высокое осеннее небо. – А как без него? Гекатомбы необходимы. Перенаселение. Всем хорошей жизни хочется.
– Большевики изнасиловали упавшую навзничь Россию индустриализацией. – Князь потянулся за фляжкой. – И она умерла. Сталинские троглодиты семьдесят лет плясали свои буги-вуги на ее прекрасном трупе.
– Они хотя бы нищих накормили. Сколько их при царях побиралось по России-матушке? – усмехнулся граф.
– Вы все ерничаете… – махнул князь рукой. – Накормили! А сперва расстреляли.
–
Они вдруг замолчали, глядя, как два егеря принялись проворно свежевать лося. Запахло потрохом. Подбежал Тришка с шампурами.
– Только не печень! – распоряжался князь.
– Сердечко, ваше сиятельство?
– И филейчика.
– Слушаюсь.
Над поляной пролетели утка и селезень.
Граф отхлебнул из фляжки, посмотрел на полуприкрывшийся глаз лося, задумчиво произнес:
– В каждом глазе – бег оленя, в каждом взоре – лет копья…
– Что? – переспросил князь.
– Так, вспомнилось… Ежели говорить серьезно, у меня претензий больше не к немцам и жидам, а к русским. Нет на свете народа, более равнодушного к своей жизни. Ежели это национальная черта – такой народ сочувствия не заслуживает.
– Как говорил Сталин: другого народа у меня нет.
– Надо, надо было вовремя подзаселить Россию немчурой. Большевики не догадались. Екатерина начала это, да некому закончить было…
– Россия существовала для того…
– …чтобы преподать миру великий урок. Читали. Преподала. Такой, что волосы встанут дыбом.
– Вечная ей память, – отхлебнул коньяку князь. – Зато сейчас все хорошо.
– С чем?
– С образом России. Да и вообще – хорошо! Во всяком случае, нашим государством я доволен.
– Ну… – Граф с улыбкой огляделся по сторонам. – Рязанское царство, конечно, поприличней Уральской Республики.
– Эва, с кем сравнить изволили! С “Дуркой”! Мы, граф досточтимый, после воцарения нашего Андрюшеньки будем поприличнее в плане экономики и культуры не токмо тверских-калужских, но и вашей Московии.
– Мою Московию, князь, нынче только мертвый не пинает. А раньше-то как к нам за ярлыками приползали…
– Ненавидел всегда! С детства! – взмахнул руками князь. – Уж не обессудьте. Когда Постсовдепия рухнула, я был подростком. Мало чего понимал. Но люто не-на-видел Москву! И дед мой ненавидел ее, когда ездил “фонды утрясать”! И прадед, когда с шабашниками тащился туда на заработки! Наследственная ненависть-с! Даже потом, когда Московия по миру пошла, когда голодала, когда проспекты распахивали под картошку, когда каннибализмом запахло. А когда коммуноцарствие возникло – еще больше возненавидел. Тоже мне, новый НЭП: отдать Подмосковье китайцам! И стеною отгородиться! Умно-с! Не-на-вижу!
– Смотрите, как бы наши на ваших не напали.
– Батенька, у нас есть шесть прелестных водородных бомбочек! Такие красивые, расписаны умельцами, как матрешки. Если что – метнем московитам такую матрешечку! В подарочек-с!
– Вольному воля, князь… однако есть хочется.
– Еть, вы сказали?
– Вы ослышались. Есть, есть…
– Конечно, непременно! Пойдемте на бивуак.
Князь взял графа под руку, повел к дубу. Массивная фигура графа нависала над маленьким, подвижным князем. Глуховатый на одно ухо князь говорил громче и быстрее обычного:
– Вы, граф, моложе меня вдвое, многого не помните. Задумайтесь, батенька, на каком языке мы с вами говорим?
– Мне кажется, на русском.
– Вот именно-с! На русском! А не на постсоветском суржике! Тридцать лет понадобилось, дабы вернуться к чистому ручью. Ordo ab chao [9] . Государство – это язык. Каков язык – таков и порядок. Кто впервые поднял вопрос сей? Мы, рязанцы. Кто первым провел реформу языка? Кто запретил суржик? Дурацкие иностранные слова? Все эти ребрендинги, холдинги, маркетинги? Кто подал пример всем? И вашей Московии в том числе? Мы!
9
Ordo ab chao – К порядку через хаос (лат.).
– Папаша покойный рассказывал, как у них в школе ставили на горох за слово “интернет”.
– Да, ставили на горох, пороли! Зато нынче – каков результат? Живая, правильная русская речь, заслушаешься! Государственный порядок! У нас, во всяком случае… Не согласны?
– Насчет порядка… не знаю. Речь правильная, кто спорит. Вот носители ее…
– Вызывают у вас вопросы?
– Собственно, даже не сами они, а образ их. Слишком много морд.
– А это, граф, батенька вы мой, еще советское наследие.
– Да сколько уж можно на совок валить…
– Тотальный геноцид народа русского за шестьдесят лет не восполнишь. Большевики истребляли цвет нации, расчищая поле для жидовских репьев да быдляцкой лебеды. Вот она и дала потомство, лебеда-матушка! Ее с корнем трудненько выдернуть!
– М-да… мурло, мурло по всей земле, во все пределы…
– Что?
– Так, вспомнилось…
– А архитектура? А внимание к жилищу своему? Когда, в какие времена оно было у русского народа?
– Никогда. Народ жил в хлеву, а элита строила себе черт знает что.
– Не имея при этом понятия о том, что она, собственно, хочет – Версаль, Дворец Советов или…
– Эмпайр-стейт-билдинг.
– Спрашиваю вас, граф: а когда же это понятие впервые у нас возникло?
– Когда распались.
– Да-с, батенька! Когда распались! Вот тогда и обратили внимание на собственные жилища! На города! В моем городе нынче – ни одного случайного дома! Городской архитектор – бог! Ему у нас все кланяются! Особые полномочия-с! Лицо города! Мо-е-го го-рода! Я в нем живу, я за него и отвечаю перед историей, перед мировой культурой, простите за пафос!