Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Спорить будешь, гнида буржуйская?
– Матрос, качнувшись, уперся револьвером ему в грудь. Ирина заметила на его руке татуировку - большой темно-зеленый якорь, похожий на клешню. Жесткий голос внутри снова приказал: "Смотри и запоминай".
– Помнится, любезнейший, - ласково улыбнувшись, вмешался в разговор чернобородый, - на вокзале в Твери вы вполне соглашались с христианской идеей добровольно отдать ближнему рубаху. Теперь же, когда до дела дошло, отказываетесь пренебрегать материальным счастьем. Нехорошо, ой как нехорошо… - Он укоризненно покачал головой.
– Я не собирался оказывать сопротивление и полез не за оружием, а… -
– …а за хренометром, - загоготал матрос над собственной шуткой, с довольным выражением вытягивая из кармана Ракелова часы на цепочке, подаренные Ириной в день венчания.
– Похоже, золотые… - нерешительно, почти жалобно пробормотал молодой солдат.
– При социализме из золота отхожие места будут строить, понял?
– Чернобородый, отобрав часы у матроса, с размаху швырнул их наземь. Часы разбились о камень, выглядывающий из-под шпал.
Ирина, наблюдавшая за унизительной и страшной сценой, молила Бога только о том, чтобы эти нелюди отпустили Ники.
Ракелов вдруг распрямился.
– Да как вы смеете?
– Его голос, до этого нерешительный и просящий, окреп.
Один из солдат, тот, что помоложе, мгновенно вскинул винтовку и, направив ему в живот, передернул затвор.
– Брось, Санек, не стреляй, маслинки для других дел сгодятся. Штыком ткнем разок - с него и хватит, - тихим голосом проговорил тот, что постарше, равнодушно глядя на Ракелова узкими колючими глазами и поглаживая винтовку с примкнутым штыком короткими, будто обрубленными пальцами, на каждом из которых виднелась крупная татуировка в виде отдельной буквы. "САША" - успела прочитать Ирина. Почувствовав, что через мгновение может случиться непоправимое, она выскочила из укрытия и, подбежав к чернобородому, схватила за рукав куртки и принялась изо всех сил трясти его.
– Отпустите, прошу вас! Вы же знаете, это мой муж, он ни в чем не виноват!
– Отчаянно кричала она.
– Он… у нас… свадебное путешествие, - ухватилась за спасительную мысль, считая, что простые, нормальные слова смогут пробудить в этих людях понимание и сочувствие, вернут в обычную человеческую реальность.
– Да, да! Свадебное путешествие!
– Повторяла она, обращаясь то к одному, то к другому.
– Умоляю - отпустите…
Чернобородый, немного растерявшийся вначале от ее неожиданного появления, увидев, что она одна, крепко схватил Ирину за кисть руки.
– А жены при социализме, - он похотливо улыбнулся, - будут общие…
Матрос понимающе кивнул и, расставив руки, нетвердыми шагами двинулся в ее сторону.
– …посему и свадебные путешествия - пережиток, который мы не возьмем с собой в светлое будущее.
– Ира, уходи! Уходи скорее!
– Закричал Ракелов.
– Ники!
– Оттолкнув матроса, она бросилась к мужу, думая только об одном: "Пусть, если хотят, убивают вместе. Я - его жена!"
– Куда, сука?!
– Короткопалый наотмашь, со всей силы ударил ее по лицу. Потеряв равновесие, Ирина, раскинув руки, опрокинулась на спину, наткнувшись плечом на какую-то острую железку, пронзившую тонкую ткань пальто и с хрустом вонзившуюся в тело. Ирина, хватая ртом воздух, беспомощно лежала на земле, теряя сознание от нестерпимой боли, унижения и безысходности.
– Ира-а!
– Ракелов рванулся в ее сторону.
– Тикает, братва! Пли!..
…Она не услышала выстрелов. В последний момент увидела только, как из стволов винтовок и револьвера изрыгнулись язычки пламени, как, с широко открытыми удивленными глазами, словно подрубленный, упал Ники, как в страшном танце смерти задергалось его тело, отпуская душу туда, откуда она пришла.
…Она не услышала выстрелов. Только странный звук, похожий на стон оборвавшейся струны, словно где-то на небесах заплакал их не родившийся ребенок…
13
Ирина открыла глаза. Осеннее солнце пробивалось сквозь щели между досками, закрывавшими небольшое окно почти под самым потолком. Кирпичные своды. Обшарпанная стена с подтеками. Грязный матрац прямо на полу. Соломенная труха и песок. Тяжелая дверь с окошком.
Чей-то стон. Нет, плач.
– Слава тебе, Господи! Очнулась, родимая!
Незнакомый голос. Добрые, окруженные сеткой мелких морщин глаза пожилой женщины в черном платке.
– Уж я не и чаяла. Третий день, поди, лежишь.
Ирина попыталась приподняться. Плечо отозвалось тупой болью.
– Где я?
– Не узнала свой голос - глухой и надтреснутый.
– Как где, милая? В тюрьме, известно где. Третий день в беспамятстве лежишь. Уж думала, и не очнешься. Да ты лежи, лежи, не вставай. Рана у тебя на плече. Не зажила еще. В первую ночь такой жар был - думала преставишься. Слава Богу, два дня доктор тут с нами был. Добрый. Кабы не он, так эти ироды тебя б вынесли да закопали. А он не дал. Самого-то намедни ввечеру увели, так и не возвертался еще. Не замучили б, нечестивцы. Дай Бог, чтоб на волю отпустили.
– Перекрестилась.
– Тебя как звать-то?
– Ирина.
– Cобственное имя показалось чужим.
– Ну и слава Богу.
– Женщина снова перекрестилась.
– А то, кабы померла, раба Божья, так я б и не знала, за кого молиться. А меня Дарьей назвали. Батюшка у нас в станице, который крестил, сказал - имя персидское. "Море" означает. А я моря- то отродясь и не видала. И не увижу, поди. Какое оно? Говорили, лазоревое да просторное. И вода соленая. И как это, воды много и вся - соленая? Чудно. Эх, кабы разок глянуть!..
Ирина, с трудом приподняв голову, огляделась. Огромный подвал был полон людей. Мужчины и женщины - все вместе. А где же Ники? Она прикрыла глаза, мучительно стараясь восстановить события, с трудом, как бусинки, нанизывая их на тонкую нить памяти. Москва… вокзал в Твери… чернобородый с пятном на щеке… пьяные солдаты, убивающие старика на перроне… Бологое… растерянное лицо Ники за вагонным окном… штабеля со шпалами… чернобородый… пьяный матрос и солдаты… удар… боль в плече… вспышки ружейных стволов… тело Ники, сотрясаемое предсмертной судорогой… И лица… спокойные… с равнодушными пустыми глазами…
"Ники больше нет… - вдруг поняла она.
– И больше не будет… Никогда…"
Никогда. Самое страшное слово из всех существующих на свете. Страшное, на каком бы языке оно ни произносилось. Слово-убийца. Как топор в руках палача. За мгновение, которое остается до смерти, можно успеть лишь выдохнуть его.
Сдавило горло, дрогнули губы, но слез не было. Только вопрос, обжигающий воспаленный мозг: "За что?.."
– …Заговорила я тебя, поди, - донесся до нее голос Дарьи.
– Ты, слышь, не серчай. Лучше помолись. От разговору жизнь возвращается, а от молитвы - силы. У меня и образок имеется - Пресвятая Богородица.
– Дарья извлекла из-под одежды маленькую иконку, перекрестилась и приложилась к ней губами. Ирина отрицательно покачала головой.