Тело угрозы
Шрифт:
И вдруг они кончились. Надежда расцвела, имя цветку было – Уверенность. А обязательным спутником уверенности у него всегда было стремление к активности. К действию. Он был как велосипед, который не падает, только пока едет, пока крутятся колеса, и чем быстрее – тем он устойчивее.
Произойди это у него дома – он сейчас бы собрал уже весь свой штаб и накручивал, настраивал, подгонял бы их – дело нашлось бы. И, возможно, почувствовал бы себя не только здоровым, но и счастливым. Тем более что и мальчик Дюша был бы там поблизости – и…
Но сейчас он был не в своей крепости, а посреди океана, на корабле, да к тому же и не своем даже. Не было здесь ни соратников, ни мальчика Дюши, и за делами на суше, на биржах и в банках, промыслах и аэродромах можно было, конечно, следить, но вмешиваться – очень ограниченно: в связи он был ограничен. Как и любой другой, впрочем, включая и самого Гридня; но до других Федору Петровичу никогда не было дела.
Хотя, конечно, дела можно было делать и здесь.
Причем – дела серьезные. Не для развлечения.
Кудлатый знал – какие. И в какой последовательности. Собственно, он начал думать об этом с первого дня, когда оказался на борту «Орла». Но тогда пришлось все откладывать – до выздоровления. И вот – приходит час.
Верный старой привычке готовить планы впрок, он и тут, на воде и под водой, урывал все-таки время, чтобы не только продумать возможные ходы, но и – в той степени, в какой это было возможно и нужно, – ставить задачи перед теми, кто был здесь с ним: перед людьми охраны. Чем больше он просчитывал возможные ситуации, тем более убеждался в том, что с этими силами – плюс внезапность – он победит.
Людей у него было даже больше, чем у Гридня; пусть лишь на одного человека – но лишняя пешка помогает выиграть партию. Гридень, конечно, полагал, что на его стороне – корабельный экипаж, поскольку хозяин корабля именно Гридень, и никто другой, и поэтому команда с капитаном во главе просто-таки обязана его поддерживать и, если понадобится, защищать.
Так оно и было в самом начале. Но Кудлатый с первой минуты проявления своего на корабле сразу же избрал правильную линию поведения. Он был своим парнем, которому богатство не мешало чувствовать себя равным с остальными, запросто общаться с ними на их языке, рассуждать точно так же, как они, уважать их – и тем самым вызывать к себе почти, а может быть, и вполне дружеские чувства. Да плюс еще то, что он был болен, тяжко болен, этого он приказал не скрывать, наоборот; а больненьких в России – даже если кусочек ее болтается сейчас в Тихом океане – жалеют, тем более когда они – свои парни и не твои хозяева. Так что – это было уже известно от своих парней, бывших уже вась-вась с матросами и старшинами экипажа, – симпатии здесь, а может, и не только симпатии, будут, в случае чего, на его стороне, а не Гридня, который запанибрата ни с кем не был и как бы возвышался над прочими – это как-то само собой у него получалось. Сразу было видно, что – интеллигент. Это бывает вредно.
Значит – потерпи, Гридень, недолго тебе оставаться тут хозяином. И корабля, и положения в биржевой операции. Все изменится за мгновения. И твои глобалисты получат кукиш с маслом. Тебя с нетерпением ждет кое-кто в России. И будет очень благодарен всякому, кто тебя доставит туда – тепленького. Предположим, это буду я. Тогда мне простятся некоторые колебания в деле – принимать предложение или не принимать, давать деньги на выборы или зажать. Дам, не волнуйся, теперь – дам. Поскольку теперь все останется в моем распоряжении: соглашение-то мы подписали официально, и его признает любое учреждение.
Нет, приятель, я вовсе на тебя не обижаюсь ни за что, хотя – мог бы. Ничего личного. Только бизнес. Да разве у тебя у самого не вертится что-то такое в голове? Разве не это ты имел в виду, когда с ходу согласился принять меня на борт? Да это же самое. Просто я успею раньше. Ты сейчас отвлекся. Спасибо моей лекарше: с нее получился двойной навар. Жаль, что придется оставить ее без твоей мужской поддержки, без всяких твоих достоинств. Ну – такая селяви.
Как все будет выглядеть практически? Вполне натурально. Имеется отставной хахаль. Он вроде бы ничей: ни Гридня, ни мой. Конечно, пока толку от него – никакого. Но это – пока он не задействован в нужном направлении. Вот об этом мы и позаботимся своевременно. То есть – незамедлительно. Потому что сейчас – самое время начинать, пока мы далеко от всего и никаких помех не видно; а ведь даже хорошо продуманное дело порой ломается от мелкой случайности. Введем-ка отвергнутого жениха в игру. Каким способом? Самым простым и для него приятным. Он же алкаш. Слабый человек. Вот сейчас мы возьмем что-нибудь такое, перед чем он не устоит, и запустим процесс. Посочувствуем его мужскому горю, как-никак – бабу увели, да еще и кто увел! До чего же подло с тобой поступил этот тип: воспользовался положением, что ни девушке, ни тебе деваться некуда, тут он – владыка, чуть что не так – и за борт, рыбам на корм. Акулам. Нет, не по-мужски он поступил. Хорошо бы – хоть ты поступил бы по правилам, показал бы этому – да и ей заодно, – чего он на самом деле стоит. Просто, по-мужски показал бы. Да тебе все помогли бы – только начни, все ведь на твоей стороне, потому что все все видят, знают, понимают – тут тесно, тут от глаз не укроешься нигде… Да-да. Таким способом, пожалуй, можно будет парня так разогреть, что он… А я останусь как бы ни при чем – у них бытовуха, в результате глава вышел из строя – и его место занимаю я, потому что больше просто некому, я компаньон и все такое. Только строго предупредить парня: до смерти не надо, это лишнее, а просто надавать так, чтобы он и пальцем шевельнуть не мог. И девчонка – зуб даю – снова к тебе приползет…
Вот именно так. Ну что же: сказано – сделано. Взять с собой… ну, хотя бы эти две – и прямо к нему.
Федор Петрович так и сделал.
– Можно к тебе? Не помешал? Скучища, понимаешь, такая, что и заняться нечем, и поговорить толком не с кем – кроме вот тебя. Я посижу у тебя немного, а? А то прямо как-то не по себе. Земля далеко, Россия далеко, прямо тоска накатывает – а в одиночку я, понимаешь, не привык. Где у тебя стаканчики-то? Ага, вижу.
– Садитесь, – пригласил Минич вежливо. – Скучно, да. Домой охота.
– Может, и окажемся дома скорее даже, чем думаем.
– Если выживем.
– А если нет – то помирать надо весело, согласен? Ну давай – с приятным свиданьицем!..
Все было вроде бы хорошо задумано и рассчитано. Кроме разве что одного: Минич уже и сам успел оскоромиться. И, как обычно в самом начале, настроен был весьма агрессивно.
– Ты чего приперся, мудак старый?
На гостеприимство это никак не походило. И даже Кудлатый несколько оторопел.
– Ты что себе позволяешь, ты!
– А ты? – последовало немедленное возражение. – Ты нас всех угробил! Всю планету, жулье несчастное! Я же тебе все рассказал, было время – поднять тревогу, ударить во все колокола, спасти! Ты же богатый, влиятельный… А ты? Крупно заработать решил? А все остальные пусть подыхают? Сволочь ты, а теперь ко мне пришел? И все они сволочи. Погоди только, если не сгорим все и не утонем – я обо всех вас такое напишу, что вас народ на лоскутки разорвет, на вонючие тряпочки!..
Такое терпеть, разумеется, не было никакой возможности. Пришлось Федору Петровичу тряхнуть стариной. Хорошим прямым в челюсть он вырубил нахала – тот, не пикнув, рухнул на койку. Счета Кудлатый открывать не стал – ясно, что этот вариант провалился. Повернулся и вышел.
Сам не зная, он оказал, однако, Миничу немалую услугу: не позволил ему сорваться в загул. Когда Минич очнулся – его больше не тянуло к стакану. Пока, во всяком случае. Все-таки интересно было трезвым взглядом увидеть – чем и как все закончится.
– Ничего, – бормотал Кудлатый, широко шагая. – Не хочешь со мной заодно – будешь тянуть вместе с этим срок. А я дела буду делать и над вами весело смеяться… Пришел мой день.
Гридень и Зина были вдвоем в его каюте; сидели на диване, но не рядышком, тесно прижавшись, как можно было бы подумать, но в разных концах его, словно еще только собирались познакомиться – хотя все, что должно произойти, и ей, и ему было совершенно ясно, и обоих радовало почему-то. Хотя никаких реальных оснований для того не было, они друг друга едва знали – шапочное знакомство, как это называется, – но была с обеих сторон некая подсознательная уверенность в том, что вот – пришло наконец, найдено то, что нужно, поискам чего отданы годы (хотя на деле вряд ли это было так), и теперь торопиться было совершенно некуда, потому что все время, сколько бы его ни оставалось впереди, годы или всего лишь часы, – все оно принадлежало только им. И поэтому они пока только разговаривали – и не о чем-то существенном и конкретном, но как бы ни о чем – каждый проговаривал несколько слов о себе, о происходившем и давно, и недавно, о хорошем и плохом, веселом и страшном, о разных людях и своем отношении к ним – в общем, знакомились друг с другом, души их как бы проникали друг в друга – осторожно, опасаясь обжечься обо что-то раскаленно-неприятное, – и с каждой минутой чувствовали себя все уютнее, все домашнее, душа как бы становилась общей – и это было куда важнее и нужнее, чем сразу упасть на простыни и начать строить дом с крыши, пренебрегая фундаментом. Вот чем занимались двое, над чьими головами сейчас вроде бы уже собралась гроза, когда зазуммерил телефон – не дальний, защищенный от всяких помех аппарат Гридня, а корабельный, местной связи…