Телохранитель
Шрифт:
16
В восемь утра я сидел на открытой веранде и пил кофе. Вышла Эмма, кутаясь в белый купальный халат, который нам полагался по статусу. Ее волосы были еще влажными после душа.
— Доброе утро, Леммер! — В ее голосе снова зазвучали музыкальные нотки. Она села на стул рядом со мной.
— Доброе утро, Эмма. Хотите кофе?
— Да, спасибо.
Полы белого халата чуть разъехались, открывая ее загорелые коленки. Я сосредоточился на животных, за которыми наблюдал.
— Бабуины. — Я показал на стайку
— Вижу.
Я выпил кофе.
— Леммер…
Я посмотрел на нее. Мешала сосредоточиться мысль о том, что под халатом на ней, возможно, ничего нет.
— Извините за вчерашнее.
— Вам не нужно извиняться.
— Нет, нужно. Я была не права. Простите меня, пожалуйста!
— Не берите в голову. Вчера был трудный день — и змея, и все остальное…
— И все же это не повод… Вы вели себя безупречно, показали себя настоящим профессионалом, а я уважаю профессионализм.
Я не мог смотреть на нее. Безупречный профессионал пытался победить свою проклятую фантазию, которая неизбежно заползала под белый мягкий купальный халат.
Есть вещи, которые вы никак не можете понять всю жизнь, потому что о них нельзя говорить ни с кем, — вы боитесь, что вас назовут извращенцем. Например, я не мог признаться в том, что сижу рядом с ней на веранде и мысленно представляю себе ее лоно. Треугольник мягких темно-каштановых кудряшек под гладкой загорелой кожей живота. Мне стоило только протянуть руку, откинуть полу ее халатика — и я бы увидел треугольник темных волос, влажных, как на голове, тропическую раковину, которая пахнет мылом и Эммой, — тот же аромат, что я вдыхал вчера ночью. Я сосредоточился на бабуинах, чувствуя себя виноватым, и задумался. Если бы мужчины вели себя так же, как самцы-бабуины, была бы женщина, при сходных обстоятельствах, способна на такую степень банальности?
— Извинения принимаются.
Она заговорила не сразу.
— Я вот думала… Если вы не возражаете, давайте побудем здесь еще день. Вечером можно съездить на экскурсию, хорошо поужинать. А завтра вернемся домой.
— Очень хорошо.
Неужели она наконец прозрела?
— Я заплачу вам за полную неделю.
— Условия контракта обсуждайте с Жанетт.
— Я ей позвоню.
Я кивнул.
— А пока пойдемте хорошенько позавтракаем.
— Неплохая мысль, — согласился я.
Я ждал Эмму на веранде, когда услышал ее взволнованный голос. Я встал. Она сидела в гостиной с мобильным телефоном в руке.
— Вы только послушайте! — воскликнула она. — Сейчас пущу запись. — Она потыкала кнопки, приложила трубку к уху, а потом протянула ее мне.
«У вас одно сохраненное сообщение», — произнес голос оператора голосовой почты, а затем я услышал знакомый голос.
«Эмма, говорит Франк Волхутер. По-моему, вы были правы. Я кое-что нашел. Когда получите мое сообщение, пожалуйста, перезвоните мне».
— Интересно, — сказал я, возвращая ей телефон.
— Должно быть, он отправил сообщение вчера вечером, когда мы беседовали с Мелани. Я перезвонила ему, но он не снял трубку. У нас здесь есть телефонный справочник?
— В ящике прикроватной тумбочки. Я принесу.
Вернувшись в гостиную, мы нашли номер реабилитационного центра «Могале» и позвонили. Трубку сняли не сразу. Эмма сказала:
— Будьте добры, позовите, пожалуйста, Франка Волхутера.
Ей ответил мужской голос. Слов я не слышал, но, судя по ее лицу, она испытала настоящий шок.
— О господи! — воскликнула она, и потом: — О нет! — И еще: — Мне очень жаль. Спасибо… О боже, до свидания. — И медленно положила трубку на колени. — Франк Волхутер умер. — Не дожидаясь моего ответа, она добавила: — Сегодня рано утром его обнаружили в львином загоне.
Мы так и не позавтракали. Вместо завтрака мы поехали в «Могале». По пути Эмма сказала:
— Леммер, это не простое совпадение.
Я знал, что она так скажет. Но было еще рановато делать какие-либо выводы.
За десять километров до ворот «Могале» мы поравнялись с машиной скорой помощи. Она ехала навстречу без проблескового маячка и сирены. У реабилитационного центра стояло четыре патрульные машины. К воротам был прикреплен кусок картона, на котором было написано от руки: «Центр закрыт для посетителей». Ворота со стороны зрительного зала охранял констебль в форме.
— Закрыто, — сообщил констебль, заметив нас.
— Кто здесь главный? — спросила Эмма.
— Инспектор Патуди.
— Ах! — Ответ на секунду выбил ее из равновесия. — Пожалуйста, передайте ему, что его хочет видеть Эмма Леру.
— Я не могу покинуть пост.
— Можно мне войти? У меня для него есть важные сведения.
— Нет. Вы должны ждать.
Она некоторое время помялась в нерешительности, а потом вернулась к БМВ, припаркованному под крышей рядом с вывеской: «Уважаемые посетители! Просим вас оставлять машины здесь». Она облокотилась о дверцу машины и скрестила руки на животе. Я подошел к ней и встал рядом.
— Леммер, вы разбираетесь в полицейских рангах?
— Что вы имеете в виду?
— Знаете, какая у них система званий?
— Вроде, — солгал я.
— Инспектор — высокое звание?
— Не очень. Старше сержанта, но младше капитана.
— Значит, Патуди — не совсем главный?
— В полиции?
— Нет! В отделе особо тяжких преступлений!
— Нет. Там должен быть старший суперинтендент или начальник.
— Ясно, — с облегчением выдохнула она и кивнула.
Мы ждали до тех пор, пока жара не стала невыносимой. Тогда мы сели в БМВ, включили мотор и кондиционер. Через четверть часа мотор начал перегреваться. Я выключил его, и мы опустили окна. Мы повторяли все действия последовательно в течение часа, и наконец к нам от ворот подошел констебль и сообщил: