Темное дело (сборник)
Шрифт:
— Говори!.. Да не тяни ты. Лева!.. Что там у вас еще случилось?!
— Сердце, — еле слышно произнес Яйцин, и в его глазах мелькнул суеверный страх. — Опять. Опять сердце…
— Что?! — вскричал Туровский.
Он подскочил к начальнику охраны и безопасности, крепко встряхнул его — так, что у Яйцина громко стукнули зубы, — и страшным шепотом переспросил:
— Повтори, что ты сказал!..
— Я говорю, там с сердцем у одного… — упавшим голосом произнес Яйцин.
— Ты пьян!
— Вы что!..
— Значит, ты врешь! — вдруг бешено заорал Туровский.
— Да вы что
Лева Яйцин уже открыл рот и хотел рассказать, что пока ничего страшного не случилось — просто еще у одного пассажира вдруг «кольнуло», может быть легкий приступ, да и не приступ, наверное, вовсе, а так — мелочь, пустяк, ну переволновался человек, перепил слегка, с кем не бывает, ведь Новый год на носу, понять каждого можно; так что ничего страшного нет, но доложить начальству он, Лева, все-таки обязан, потому как подозрительно все это, непонятно, честно говоря: то один, то второй, то третий…
Но всего этого он рассказать не успел, потому что в конце коридора вдруг послышался шум, как будто кто-то тяжело бежал, и почти тотчас показались двое мужчин, которые что-то волокли. Мужчины негромко переругивались и страшно сопели. Одного из них Туровский сразу же узнал — это был стюард Рохлин, второй же, высокий, холеный, с пегим венчиком редких волос вокруг лысины — волосы напоминали увядший камыш вокруг озера — раньше никогда распорядительному директору не встречался. У Туровского даже мелькнула дикая мысль, что это посторонний, что этого человека не должно быть на «Заре», но тотчас эта безумная мысль исчезла, провалилась куда-то в преисподнюю, сгинула навсегда, потому что именно сейчас, когда эти двое приблизились, Максим вдруг понял, что они волокли.
Это был человек.
Человек!
Более того, Туровский сразу же узнал, кого несли Рохлин и лысый. Это был известный всей Москве бизнесмен и предприниматель, весельчак и кутила Ваня Калачев. Человек, прославившийся там, что в одной из компаний легко и непринужденно пустил в обиход выражение, которое вскоре узнал весь мир, — «новые русские»…
— Дверь! — еще издали закричал Рохлин.
— Что? — не понял Туровский.
— Дверь! Дверь!.. Ах, мать твою!.. — хором заорали Рохлин и лысый, едва не выронив свою ношу, и только тогда распорядительный директор понял, что они хотят.
Он бросился к медсанчасти и изо всех сил забарабанил в дверь, но ему никто не открыл, лишь раздался приглушенный и недовольный голос Блудова:
— Сейчас, сейчас…
— Скорее!
— Успеете!..
Туровский побелел от ярости, но тут внезапно какая-то сила легко отодвинула его в сторону, и дверь содрогнулась от могучих ударов подоспевшего начальника охраны и безопасности. Эти удары оказались настолько сильны, что секретный японский замок застонал на все лады, словно живой, и непременно бы открылся сам по себе, без помощи людей, если бы вдруг дверь неожиданно не распахнулась, и в проеме возник разъяренный Блудов.
— Какого пса?!.. — бешено заорал врач, но тотчас был снесен в сторону Рохлиным и лысым, которые волокли Калачева.
— Какого пса?!.. — уже значительно тише повторил Блудов, однако гигантский кулак Левы Яйцина, внезапно
Блудов проворчал что-то невнятное.
— Что, что?! — грозно навис над ним Яйцин.
— Я молчу!
— Вот и молчи!..
— А я что? Я ничего…
Пока врач и начальник охраны вели этот содержательный разговор, Рохлин и лысый бережно уложили свою ношу на свободную кушетку. Туровский, который вошел в приемную медсанчасти последним, вдруг с удивлением заметил, что сорочка на Калачеве разорвана, верхней пуговицы нет, а рукава испачканы красным…
Теперь «новый русский» и крупье «Зари» лежали на расстоянии вытянутой руки друг от друга, оба были без сознания, и вдруг распорядительный директор с неожиданной тоской подумал, что это только начало его, Туровского, несчастий.
3
Ваня Калачев когда-то был чемпионом МИФИ в среднем весе. Но в отличие от известного героя Хемингуэя, он не мечтал стать писателем, не прожигал деньги в богемном Париже, не поехал на фиесту в Испанию, не дрался с матадором, не любил прекрасную леди Брет Эшли…
Всего этого в жизни Вани Калачева не было, да и быть не могло, честно говоря. Правда, боксом они — Ваня и Роберт Кон, тот самый герой Хемингуэя, — занимались по одной причине: чтобы побороть врожденную робость и избавиться от чувства собственной неполноценности.
Итак, Калачев в течение пяти с половиной лет честно зубрил теоретическую физику, а по вечерам, три раза в неделю, с тем же усердием бил кожаную «грушу» и ломал носы соперникам — удар у Вани был ого-го какой! — совершенно не думая о том, что ждет его в будущем. Впрочем, тогда в стране никто серьезно не задумывался над этим, от генсека до последнего пьяницы все были твердо уверены в завтрашнем дне, все твердо знали, что если засыпают в одной стране — прекрасной, дремучей, ужасной, но милой — то и проснутся в ней же. Но вышло все по-другому…
Тише едешь, дальше будешь, говорили мудрые, неторопливые греки. От того места, куда едешь, тихо, но с долей злой иронии добавила современная цивилизация. И она, чтобы ей пусто было, оказалась права!
Скорости стали править миром. Скорости! Не деньги, не капитализм, не происки невидимых, но оттого, наверное, всесильных и непобедимых врагов, мечтающих сделать нас сырьевым придатком, этакой большой нефтяной и никелевой сиськой, нет, вовсе не они. Совсем другие философские категории завладели умами российских мужиков и баб. Хорошо ли это или худо — неизвестно. Пока неизвестно…
Мир сорвался с места и побежал!
Первыми тронулись рыцари, поставив на попа знаменитый Круглый стол и покатив его в Палестину, где им, видимо, при помощи данной меблировки было сподручнее освобождать гроб Господень. Они катили его в холод и в жару, тихо матерясь на чистейшем английском языке в своих плохо проветриваемых латах, и, наверное, мечтали только об одном — скорее вернуться в Англию и тихо уйти на пенсию…
За рыцарями сорвались с места и мушкетеры. На страшной для тех времен скорости неутомимый в любви и драках