Темное дело (сборник)
Шрифт:
Говорят, что капля дегтя может испортить бочку меда. Не верьте этой глупости! Рассудите сами, если фирма вам вдруг предложит бесплатно — подчеркиваю, бесплатно! а не по «безналу» или «налу» — триста килограммов башкирского, например, меда, предупредив, что там, где-то внутри есть граммов десять, не больше, дегтя, то неужели вы откажетесь от этого. Никогда! Нет, капля дегтя испортить бочку меда не может, не, никак не сможет. Иное дело — человеческая сущность.
Представьте, что вам говорят, что вы здоровы, как бык. Вы радуетесь. Затем добавляют, что вы богаты — ну, не как Ротшильды, Морганы или Сорос, но все же. Вы довольны. Еще — что у вас есть перспективы
Почти все в детстве проходят через состояние, когда вдруг понимаешь, что жизнь это хрупкий сосуд, наполненный Всевышним, что все стараются донести этот сосуд, не разбив, донести до конца, где все равно ждет Смерть. Кому-то удается об этом благополучно забыть, кому-то — нет…
Ване Калачеву напомнили о Смерти в тот момент, когда у него было все. Или почти все. Здоровье, богатство, личная жизнь… И напомнили, самое интересное, не враги, не недруги и даже не теща, которую Ваня тихо презирал. Нет, напомнили дети, собственные дети, две девочки, близняшки, напомнили тем, что появились на свет в положенное время, здоровые и орущие, как и полагалось. Когда Калачев увидел своих детей, он вдруг понял, что умрет. Умрет! Он, Иван Калачев, умрет!..
Когда? За что? Почему? Откуда эти нелепые мысли? Откуда этот детский страх? Кто так распорядился? Почему именно сейчас, когда рассматриваешь эти крохотные, до боли родные ручонки, вдруг подкатывает это? Что это? Что?..
Калачев испугался. Испугался по-настоящему. Раз и навсегда. Он вдруг почувствовал, что кто-то неумолимый дослал патрон в патронник и взвел курок, спустив предохранитель. Этот «кто-то» теперь следил за каждым его движением, за каждым его шагом. Следил неотступно — сквозь стены, сквозь зашторенные окна, сквозь броню персонального автомобиля. Этот «кто-то» знал точное время и точное место, когда это должно было произойти, это Калачев чувствовал так же ясно и отчетливо, как знал, что у него есть жена, двое детей, счет в Берлине… О, Господи, да какой теперь, к черту, счет! Какой Берлин?! Нет больше никакого Берлина! Ничего нет! Ничего!..
Внешне все оставалось по-прежнему. Работа, встречи, уют домашнего очага, куда хотелось вернуться после долгих командировок. Остался успех, везение, почет и уважение коллег и друзей. Осталась удача, без которой не может быть настоящего дела. Казалось, что все осталось по-прежнему. Но это только казалось. Что-то сломалось внутри самого Калачева, и эту «поломку» никак нельзя было исправить…
Когда он узнал о круизе на подводной лодке, то словно какая-то сила подтолкнула его — вот что тебе надо, бери билет, не думай, езжай! И он поехал, смутно осознавая, что подчиняется какой-то бесовщине. Нет, вначале все было здорово. И этот грандиозный фейерверк при отплытии, и замечательное обслуживание, и экзотика железных внутренностей подводной лодки… Но очень скоро страх вновь выполз из своего укромного места — вот бы узнать, где он прячется! — и овладел Калачевым. Он вдруг ясно почувствовал, что обязательно что-то должно произойти. Что-то ужасное! И вот оно — смерть Левита.
«Мимо! — была первая мысль Калачева. — Не я! К счастью, не меня!.. Стоп! Кто следующий? Кто?.. Неужели… Не может быть! Этого не может быть! Нет!!!»
Следующее несчастье приключилось с крупье. Она вдруг повалилась на дорогой паркетный пол всего в двух шагах от Вани Калачева, и у него екнуло сердце. Вот оно,
Когда женщину унесли, он выпил красного вина, прошелся по опустевшему залу — часть людей, словно бараны, помчалась за Туровским в сторону медсанчасти — остальные, тотчас сгруппировавшись вокруг депутата Прищипенко, слушали его бредовые рассуждения.
— Это неспроста! Однозначно, неспроста! — вопил Прищипенко. — Слушайте меня, и я скажу вам правду, скажу в чем дело, скажу, как только мы проведем независимое расследование!..
— От кого независимое? — поинтересовалась какая-то женщина.
— А вы молчите! Вы меня не перебивайте! Привыкли, понимаешь, не работать, а только шляться, только болтать, не понимая, что хотят люди! — скороговоркой выпалил Прищипенко, не особенно заботясь о смысле сказанного. Ему хотелось только одного — привлечь к себе внимание, и он этого достиг, как всегда с необыкновенной легкостью. — Однозначно, нам будут мешать! Но мы все равно узнаем, кому это нужно! Хотя я уже знаю сейчас! Но вам не скажу, не буду расстраивать! Однозначно, не буду!..
Калачев отошел подальше от этого бреда, тем более, что у Прищипенко бешено загорелись глаза, покраснел нос, а это означало, что остался последний шаг до рукоприкладства, чем депутат не только был скандально известен, но и нравился простому народу.
Ваня Калачев отошел подальше не только от депутата, но и от рулетки, возле которой случилось с Ольгой несчастье, как зверь отходит от опасного места. Он взял еще один бокал с вином, чуть пригубил его и вдруг почувствовал, что не может больше сделать ни шагу. Непонятная, черная сила неожиданно растеклась по его телу, сковав все члены, ужас отразился в глазах Калачева, он вздрогнул, через силу, очень медленно, поднял руку, раздирая у горла сорочку и роняя бокал с вином, пошатнулся и, уже падая, вдруг понял, что больше ничего не ощущает, не слышит, не видит, кроме какого-то неуловимого лица — очень знакомого по очертаниям, когда-то близкого и родного…
4
Итак, теперь уже два человека пострадали от странной сердечной болезни: «новый русский» Ваня Калачев и крупье Ольга. Оба были без сознания, лежали на соседних кушетках, и со стороны казалось, что эти люди просто спят…
По знаку распорядительного директора Яйцин вывел из медсанчасти мужчин, которые принесли Калачева. Еще раз внимательно посмотрев на больных, Туровский приблизился к Блудову и негромко, словно боялся, что его может кто-то услышать, спросил:
— Что вы думаете по этому поводу?
— Кто? Я?..
— Да. Вы, — начал раздражаться Туровский.
Заметив раздражение в голосе распорядительного директора, Блудов снисходительно улыбнулся — он тоже не питал особых симпатий к Туровскому, считая его аферистом и выскочкой.
— А ничего не думаю! — несколько нахально ответил врач.
— То есть? — опешил Туровский.
— Думать — это уж ваша забота. А мое дело маленькое — лечи да лечи…
— Ну знаете!.. Я же вас серьезно спрашиваю!
— А я серьезно отвечаю… Ни-че-го не ду-ма-ю, — по слогам повторил Блудов. — Если вы плохо слышите, то могу написать на бумаге!..
— Бросьте юродствовать! Ведь вы же врач!..
— Именно — врач. Врач!.. Мое дело лечить, а не думать над вашими глупыми загадками, — Блудов заговорил серьезно, повышая голос. — Да поймите же вы наконец, что мне все равно, кого принесут — хорошего человека или негодяя. Я лечу людей независимо от их поступков. Я врач!..
— Да не кричите вы!
— Я лечу, а не думаю, — уже спокойно закончил Блудов.