Темное торжество
Шрифт:
С ума сойти, сколько всего выдержал этот человек!
Выдержал — и выжил…
Я склоняюсь над ним, и моя рука безотчетным движением касается его кожи, легонько скользит по ней.
— И как только ты еще жив? — спрашиваю тихо.
— А меня убить почти невозможно. — Рокот низкого голоса наполняет комнату до самых стропил.
Я быстро перевожу взгляд на лицо Чудища — как-то даже не поняла, что произнесла свой вопрос вслух. Между тем в полных боли глазах светится острый и ясный ум. Волчьи у него глаза, вот что. Причем такие же светлые. Только цвет другой.
— Вот это
Его брови взлетают кверху.
— Ты?
Свирепые синие глаза оглядывают меня сверху вниз. Не с каким-то мужским интересом, просто этак оценивающе.
Я нарочито озираю пустую кухню:
— А что, у тебя еще кто-то на уме? Может, тюремщик? Да умей он хоть что-нибудь, разве еще раньше не позаботился бы о тебе?
Я вытягиваю руку в сторону карлика, который не без робости следит за нашей перепалкой, и требовательно шевелю пальцами. Одолев неуверенность, тот вручает мне чистую тряпицу. Я обещала рыцарю «не особо трястись», но, подсев к нему, начинаю очень бережно обтирать рассеченное лицо. Это отнюдь не уменьшает его безобразия, но, по крайней мере, я с облегчением вижу, что лицевые кости целы и под грязью не таятся проникающие ранения.
Потом я принимаюсь за длинную резаную рану на предплечье. К счастью, она не достигает костей, не рассекает никаких жил и крупных сосудов. Однако ее требуется вычистить — процедура сродни пытке — и зашить, если только еще не слишком поздно накладывать швы. Также у него две глубокие раны от стрел в левом плече. Обе жестоко воспалены из-за грязи. Я осторожно ощупываю их через тряпицу — нет ли внутри щепок дерева или отвалившихся наконечников. Рыцарь резко втягивает воздух, но больше не издает ни звука.
— Там ничего нет, — говорю я. — Значит, справимся. Да и связки, похоже, не пострадали.
Он молча кивает.
В средней части его тела сплошь распухшие синяки. Я бережно ощупываю, он тихо ахает, потом ловит мою руку своей здоровой, и я не могу не подивиться, на какую осторожность, оказывается, способны его громадные лапы.
— Не надо, — говорит он, — тыкать в ребра, я и так могу сказать, что они сломаны.
— Ладно, — отвечаю я. — Тогда займемся твоей ногой. С ней, по-моему, дело обстоит хуже всего.
Тюремщик поленился, а может, просто поскромничал и не стащил с него кожаные штаны, предназначенные для верховой езды. Я снимаю с поясной цепочки ножик и режу грязную мокрую кожу. Потом хочу удалить остатки одежды, но рыцарь вдруг отталкивает мою руку. Я удивленно поднимаю глаза. Оказывается, он покраснел. Я не могу сдержать улыбку. Чудище Варохское — и вдруг такая стеснительность!
— Да ладно тебе, — говорю я. — Ничего особо нового я там не увижу.
Настает его черед изумляться. Я решительно обнажаю его бедра.
Тюремщик ахает. Кажется, он потрясен. Я тоже ахаю, хотя и потише.
— Что, все так плохо? — спрашивает рыцарь.
Все бедро у него красное, распухшее и на ощупь горячее. Из раны сочится вонючий гной, вверх и вниз от нее по ноге расползаются багровые полосы. Я кошусь на рыцаря, вижу усмешку у него на лице и задумываюсь, уж не лишился ли он рассудка из-за перенесенных
— Да уж ничего хорошего, — говорю я. — Впрочем, тебе повезло: я не владею рукочинием [5] и не отниму ногу, а стоило бы.
5
Рукочиние— хирургия (устар.).
— А то я бы тебе позволил…
— Не в том ты состоянии, чтобы мне перечить, — бормочу я.
Он хочет спорить, но я вскидываю ладонь:
— Сказала же, резать не буду. Я сделаю кое-что другое, правда тебе все равно вряд ли понравится.
Чудище внимательно глядит на меня.
— Да кто ты вообще такая, чтобы смыслить в боевых ранах? Что-то я пока не встречал знатных девиц, обученных, подобно полевым лекарям.
Мне нужно время подумать. Я отхожу к очагу и зачерпываю жидкость для припарок. «Как ответить ему? — гадаю я, начиняя подготовленные тряпицы горячей травяной жижей. — Пентюх, я дочь графа д'Альбрэ, а ты тот, благодаря кому он погонится за нами хоть на край света».
Однако почему-то нет желания вот так сразу открывать ему, кто я такая. Мне и самой не хотелось бы лишний раз об этом вспоминать. Вот бы сбросить свое прошлое, как старую кожу, похоронить, точно мертвеца, и крепко-накрепко забыть! А кроме того, узнай он мое имя, он вряд ли поверит, что я намерена увезти его в безопасное место. Но что-то же надо ему сказать!
Я думаю о том, как в самый первый раз увидела его — в поле, с герцогиней и ее спутниками, — и ответ приходит сам собой:
— Я подруга Исмэй.
— Исмэй! — Он пытается приподняться на локте, но боль укладывает его обратно. — Откуда ты знаешь Исмэй?
Я всем телом чувствую его внимательный взгляд, но не поднимаю глаз, сосредоточенно начиняя тряпицу распаренными травами.
— Мы обучались в одном монастыре.
Рыцарь молчит так долго, что я уже жду, чтобы он сменил тему, но он спрашивает:
— Если ты подготовлена для убийств, почему ухаживаешь за мной?
Мой рот невольно кривится в грустной улыбке.
— Ты удивишься, но я сама себе много раз задавала этот вопрос. Видишь ли, мне было приказано в целости и сохранности доставить тебя в Ренн, чтобы ты продолжал служить герцогине. — Я наконец-то заглядываю ему в глаза. — Так что в этом смысле мои давешние колкости были правдой святой.
Мы долго-долго смотрим друг другу в очи. Потом рыцарь легонько кивает — в знак понимания, а может, прощения, поди разбери.
— Ну, тогда добро, — говорит он.
И улыбается. Безобразная физиономия расплывается в сногсшибательной, совершенно потрясающей улыбке, которая волей-неволей заставляет меня улыбнуться в ответ. Поспешно придав своему лицу серьезное выражение, я припечатываю горячую припарку к его бедру.
Рыцарь вновь шумно втягивает воздух. Я даже боюсь, не проглотил ли он от боли язык! Его лицо наливается кровью: тут и жар, и боль, и усилие, чтобы не заорать вслух.