Темное торжество
Шрифт:
Пересказывая эту историю, я чувствую, как увядают робкие ростки проклюнувшейся было надежды. И о чем только я думала? От д'Альбрэ нет и не может быть спасения. Самое большее, что я смогу, — это немного оттянуть неизбежное.
— Чтобы окончательно настоять на своем, — продолжаю я свой рассказ, — д'Альбрэ убил жену барона с двумя юными сыновьями и даже их грудного младенца. — При мысли об этом ребенке у меня невпопад стучит сердце. — Стоило вспомнить эту историю, и жены делались совершенно покорны мужьям. — Скосив глаза, я вижу, что лицо Чудища стало каменным. — В общем, я вполне представляю себе,
Сняв остывшую припарку, я с облегчением убеждаюсь, что отечность начала спадать. Я беру в руки склянку со спиртом.
— Сейчас немного пощиплет, — предупреждаю рыцаря.
На самом деле будет не щипать, а жечь, точно огнем, но у меня сил больше нет разговаривать с Чудищем. Я уже давно усвоила, что надежда — не более чем насмешка богов. А мой подопечный заставлял меня постоянно думать об этом.
Как раз в тот момент, когда я наклоняю скляночку, Чудище открывает рот:
— Моя сестра была его шестой женой.
Спирт проливается на обнаженную плоть. Взревев от боли, рыцарь судорожно выгибается на лежаке… Потом над ним смыкается милосердная тьма.
ГЛАВА 17
Я потрясенно гляжу на беспомощно распростертого исполина. Его сестра? Была замужем за д'Альбрэ? Это как? И что же за прихотливую паутину сплели кругом нас боги?
Я пытаюсь найти в изуродованном кровоподтеками лице какое-то сходство с Элизой, пятой женой д'Альбрэ. Помнится, она упоминала, что у нее был брат. Однако представить, чтобы их с Чудищем произвело на свет одно и то же чрево, мне так и не удается.
Понимая, что не смогу после такого заявления рыцаря спокойно заснуть — мысли о нем будут донимать меня, точно рой кусачих мух, — я сообщаю «горгулье», что собираюсь караулить первой. Как ни хорошо укрыт домик в чащобе, осторожность нам терять не с руки.
Тюремщик и не думает спорить. Он сворачивается калачиком у почти погасшего очага и засыпает так безмятежно, что я поневоле завидую.
Оставшись без посторонних глаз, я позволяю себе предаться размышлениям об Элизе.
Волосы у нее были светлые, с рыжеватым отливом, точно шкурка лисенка. А на лице уйма веснушек. Мои братья называли их оспинами, но, на мой взгляд, эти крапинки лишь придавали ей чуть простоватый вид. Она каждый день приносила в дом цветы. И не только из дворцового парка, но и полевые. Даже готовые распуститься ветки из фруктовых садов. Слуги из-за этого считали ее полоумной.
Элиза любила веселье. Там, где она появлялась, расцветали улыбки, слышался смех. Казалось, в наш дом наконец-то заглянуло солнце, вышедшее из-за туч. Во всяком случае, по началу так оно и было. Мои старшие братья пристрастились к жестокой игре, повадившись всячески дразнить и тиранить ее. А Юлиан… он, по-моему, отчаянно ревновал меня к ней. Ему казалось, будто каждая минута, которую я проводила с Элизой, была украдена у него.
И даже невзирая на это, она до самого конца была ко мне добра.
Если Чудище в самом деле ее брат… То-то, верно, смеются бессердечные боги, наблюдая за мной!
Или же…
Эта мысль медленно оформляется у меня в голове. Может, боги, наоборот, даруют мне шанс привести чаши весов в справедливое равновесие? Ведь если получится доставить
Пытаясь отвлечься от царапающей правды, которую только что узнала, я оставляю рыцаря и сгребаю использованные тряпки и срезанную с него одежду. Все это придется закопать. Либо попозже я отправлю «горгулью» наружу, чтобы он сжег всю кучу. Если костер выйдет слишком дымным, это может даже пустить погоню по ложному следу.
Худо-бедно наведя порядок, я беру оселок, припасенный в одном из узлов, и выхожу с ним наружу. Дождь унялся, и это хорошо: есть шанс издалека услышать приближение верховых. Я беру один из своих ножей и точу его. Шорох стали по камню, ставший родным звуком для моих ушей, постепенно успокаивает. Но не до конца. Точно стервятник, завидевший падаль, мой непослушный рассудок упорно возвращается к одному предмету, думать о котором я не желаю. В этот раз боги воистину перестарались! На белом свете весьма немного людей, перед которыми я в таком же долгу, как перед Элизой. И еще меньше тех, с кем мое семейство обошлось хуже, чем с ней.
Возможно ли, чтобы мне был дарован случай исправить содеянное родственниками зло?
Собственно, особого значения это не имеет. Задача доставить Чудище в Ренн живым, относительно здоровым и не пойманным разъездами д'Альбрэ не становится ничуть проще оттого, что он оказался братом Элизы.
Только для меня необходимость преуспеть делается еще настоятельней. Ведь на кону не только судьба герцогства, но и мой скудный шанс на искупление.
Когда все насущные дела переделаны и у меня уже нет благовидного предлога находиться снаружи, я заставляю себя вернуться на кухню. Пора готовить свежие припарки, резать ткань на повязки, разводить огонь. Я вдруг ловлю себя на том, что с определенным страхом жду пробуждения моего подопечного, и это вовсе не облегчает мне жизнь. Заговорит ли он снова о своей сестре, когда откроет глаза? А если заговорит, сумею ли я удержаться и не засыпать его вопросами?
Едва переступив порог, я уже вижу, что глаза рыцаря открыты и взгляд устремлен в потолок.
— Живой, — произношу я. — А я-то уже и не надеялась.
Он поворачивает ко мне голову:
— Я же говорил, что меня непросто убить.
— Ну да, говорил, — бормочу я, вешая котелок с водой над огнем. Помнит ли он, что упомянул об Элизе? И что за дело простой убийце до их с д'Альбрэ семейных хитросплетений? Никакого, если подумать. — Так поэтому ты не погиб в том бою? — спрашиваю я. — Святой Камул защитил? Или это граф велел тебя непременно живым взять?
— Святой Камул не хранит от смерти, — довольно сухо отвечает Чудище. — И воины графа не знали, кого ссадили с коня. Тем не менее, как только д'Альбрэ увидел меня пленным… скажем так: он не из тех, кто упускает подвернувшуюся возможность. — Рыцарь некоторое время молчит, потом снова подает голос: — Известно ли тебе, какие замыслы у него были на мой счет?
Я ничего не могу с собой поделать — голова сама собой поднимается, и я встречаю его взгляд:
— Да.
Он кивает:
— Тогда ты понимаешь, в каком долгу я перед тобой.