Темное время суток
Шрифт:
— Ладно, — Рамон сдался. — Твой план?
— Берем всех и дуем к гаражу. Дальше — по проселку, лесом. К военной базе. Тачку им не догнать.
— Почему к базе?
— Сам посуди. Шоссе перерыто, а через город — гиблая затея.
Рамон подумал.
— Согласен.
Дождь едва моросил.
Шум водопада в канализационной решетке…
Они идут к гаражу. Авангард — Ефимыч, надвинувший на глаза тепловизор, в одной руке обрез, в другой стилет; губы шевелятся, читая охранную молитву. За ним — Лайет, держащий за руку Игорька. Замыкает Леа. Рамон чуть
Стороны ночи.
Генератор давно умер. Неоновое «КАФЕ» потускнело. А далеко на востоке брезжили проблески зари…
Они огибают будку и приближаются к покосившейся коробке гаража. Ребенок тихо всхлипывает.
Кадилов делает шаг.
Звенят ключи.
И тьма срывается с привязи. Скрежет когтей по асфальту. Утробный рык. Зверье прыгает с крыши мотеля, выныривает, словно из ниоткуда, и атакует. Без предупреждения. Слепо и яростно. Как всегда.
Тишина отшатнулась, раздираемая выстрелами и криками. Ефимыч, необоримая сила света, прокладывал себе путь, убрав бесполезный, разряженный обрез. В его правой руке появилось сияющее, остро отточенное распятие, которым он разил визжащих волков и лисиц. Сейчас Кадилов был похож на жнеца. Или жреца, служителя креста и кинжала, мерно взлетающих над его головой. После каждого взмаха — кровавая радуга, раздробленные кости, размозженные черепа. Ангел Смерти… Леа в смазанном вихре клинков, предутренний танец стали… Сам Рамон, жмущий на спусковые крючки, серебряные пули, прошивающие тела врагов. Страх отступил, им нечего терять. Ружейные патроны кончаются, Рамон использует ствол в качестве дубины: сворачивает челюсти, ломает суставы и коленные чашечки, добивает выстрелами из «аграма».
Чуть поодаль стоит ребенок.
На его глазах оживает ад. Вываливаются внутренности, проминаются оскаленные морды, летят черные брызги. Он видит срубленные головы и отсеченные лапы. Он наблюдает, как странный дядя в разрисованном плаще голыми руками сворачивает шеи и вынимает сердца. Порой ему кажется, что дядя неотличим от тех, с кем дерется, что он покрывается шерстью и у него отрастают когти-клыки, и движется он с невероятной нечеловеческой скоростью, недоступной даже тому мужику с мечом… А в следующий момент странный дядя возникает рядом, лицо у него скучное, будто это не он, кто-то другой, крушил секунду назад потусторонних монстров. Холодная ладонь касается плеча Игорька.
Игорек смотрит.
Как Никита, друг папы, валяется в черной луже, выставив пистолет, а над ним нависает огромный, ужасный медведь. Никита знает, он считал, серебряные пули кончились. Осталась одна. Заговоренная Азародом. Он жмет спуск. Потому что выхода нет. Механизм вгоняет пулю в глаз переверта. Тот падает. Не обманул некромант…
Из черного зева гаража выкатывается обтекаемый танк. Вспыхивают зарешеченные фары. От танка пахнет мощью.
Игорек не может сдвинуться.
Он смотрит.
На кладбище, бывшее некогда его домом.
Смотрит до тех пор, пока кто-то сильный не хватает его за шиворот и не втаскивает в машину.
День
Шум дождя проникал в сны, перемешивался с воспоминаниями и фантазиями. Нудные часы предварительного инструктажа, заброска в срез, первая ночь с Полиной — все слилось в лихорадочном потоке. В водовороте сознания мелькали лица, цветные аппликации персонажей, обрывки фраз, ощущений, запахов… Массовые сцены из Ржавчины, Родевиниума, Ильинска, десятка других слоев… Отрешенный голос Кадилова читал заупокойную молитву.
Ребенок.
Это уже реальность.
Рамон открывает глаза и видит сына заправщика, теребящего его рукав.
— Дядя, дядя…
— Никита, — напомнил Рамон.
— А скоро мой папа придет?
— Нет.
Рамон, судя по всему, отрубился на заднем сиденье джипа. Он проспал всю дорогу от станции до военной базы, сменил Ефимыча перед въездом в город (был рассвет, и оборотни попрятались по домам), а позже, в лесу, чуть не съехал в кювет. За руль вновь сел Ефимыч.
Дальше корни памяти ныряли в сон.
Царство Морфея.
— Дядя.
— Что?
— А почему папа не плидет?
— Он уехал.
— Куда?
— Не знаю. Отстань.
В машине, кроме них, никого не было. Рамон открыл дверцу, и в салон дохнуло свежестью. Дождь прекратился. «Чероки» находился в лагере, у самого въезда. Видимо, пока Рамон спал, народ повытаскивал канистры с бензином.
Ефимыч курил, прислонившись к переднему бамперу.
Игорек перелез через Рамона и подбежал к Кадилову.
— Дядя Лампий!
Рамон хмыкнул.
— Привет, малыш, — Кадилов потрепал ребенка по голове. — Как спалось?
— Холошо. А когда мой папа приедет?
— Скоро. Иди поиграй.
Рамон не привык общаться с детьми. Он не знал, что делать с неожиданным спутником. Взять с собой в Форт — это понятно. А там?
Он выбрался из машины.
— Доброе утро, — обернулся Кадилов.
Небо чистое, без единого облачка. Словно и не было ничего. Только земля сырая да блеск росы на траве.
— Здравствуй… преподобный Лампий.
Кадилов невесело улыбнулся.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, и река сверкала подобно наждачному полотну. Догорал костер, у которого собрались почти все члены группы. Рамон заметил длинные волосы Полины, сумрачный профиль Азарода и придурковатую хламиду Лайета. Неподалеку валялась кучка нарубленного сухостоя — явная заслуга некроманта.
Рамон открыл переднюю дверцу, сел за руль. Пошарил по кожаной обивке, взял опустевший «аграм». Снял подствольник, выщелкнул обойму. В бардачке лежали еще две. Одна — с серебряными пулями, другая — с обычными. Ту, что с серебряными, Рамон загнал в магазин. Ту, что с обычными — сунул в карман. Убрал пушку в кобуру.
— Жарко, Ефимыч.
Кадилов кивнул, докурил сигарету и выбросил бычок.
— Пошли есть, Никита.
Рамон покосился на мальчишку. Игорек носился вокруг байка Даздры, радостно повизгивая. Странная реакция, учитывая то, что он видел несколько часов назад. Детская непосредственность…
Кадилов проследил за его взглядом.
— Пожрали все, кроме нас.
Они направились к костру.
— Привет, сталкеры! — Хрон оторвался от бутылки и поднял руку. — Как в зоне?
— Дожди, — сказал Рамон. — И злые животные.