Темные изумрудные волны
Шрифт:
— Клянусь аллахом, вот перёд! Ибо я никогда не видел, чтобы амулеты висели на спине!
Успокоившись, эмир опустился на колени около юркого грека с надписью, составленной из оливок:
«От всех правоверных и неправоверных принимаю заказы на бочки Диогена».
Эмир любил оливки, но не бочки. Он пошел дальше по волшебной тропе, переходя от чуда к чуду, потом спешно расстелил коврик и совершил намаз:
— О всемогущий, не допусти мозолям коснуться глаз моих и направь мои взоры, о вращатель сердец, на то, что я ищу!
И аллах счел возможным услышать
Изумленный эмир чуть не упал замертво, но, раздумав, обратил свое внимание на тело чуда. Подобно змее с рыбьим хвостом, оно возлежало на мшистом ковре, головы были прозрачные, а их эмир насчитал ровно сто и одну: посередине самая большая и по пятьдесят с боков, постепенно уменьшающиеся к хвосту. В самой большой притаилась молния. А в остальных, как в ханэ, размещалось все, что аллах создал для земли. Были головы, набитые колесницами, движущимися без коней, верблюдов и даже без ослов. Другие — ближе к хвосту — отсвечивали женскими украшениями, привлекали загадочным сочетанием красок и одурманивали благовониями.
Когда аллах помог эмиру очнуться, он воскликнул:
— Не иначе как здесь найду то, за чем путешествую! О Мохаммет! О Аали! Проявите милосердие, пошлите мне ради сладости жизни средство от бесплодия моего гарема.
Тут эмир предался созерцанию единственной груди чуда, опрокинутой золотой чашей, с нежным соском цвета радуги, из которого капало золотистое молоко.
— Бисмиллах! Как питательно золото! — восхитился эмир.
Но чудо, приняв восторг эмира за ослиный крик, продолжало гладить голову юноши, который жадно прильнул к золотоисточающей груди.
— Поистине велик аллах в забавах своих! — воскликнул эмир. — О ханум, сколько времени может стукаться о твои головы юноша без вреда для своей головы?
— Во имя утренней звезды, отойди, праздношатающийся по Майдану чудес! — гневно ответило чудо. — Ты родился в счастливой день, ибо у меня только две руки и обе заняты, иначе, видит Хусейн, я не замедлило бы научить невежду не мешать мне выращивать великих мудрецов.
— О кроткая ханум! Да сохранит тебя аллах, как благоухание в хрустальном сосуде, но разве нельзя хоть на четверть базарного дня оторваться от…
— Глупец и глупцов! Знай, мудрецы выращиваются столетиями, и если я хоть на четверть мига задержу свой взгляд на твоем ничего не значащем лице, то запоздаю на много солнечных лет, и мир будет рад обойтись без мудрецов.
— Избранная ханум с занятыми руками и свободным ртом, не твои ли мудрецы иногда появляются в эмирате, проповедуя истины, клянусь небом, вроде того, что «без крыльев невозможно летать, особенно над пропастью», или что «человек может переплыть море, перешагнуть горы, но выше своего носа ему не прыгнуть», или что «можно открыть новую звезду, но попробуй вылечить насморк», или…
— О презренный! Чем же вы благодарите моих питомцев за великие истины?
— Клянусь Меккой, женщина с мудрой грудью! У тебя нет повода к беспокойству, ибо аллах дал человеку немало способов проявить свою сущность: вскормленных тобою сначала жгли, потом жалели, что не дослушали, ибо являлись последователи, извращающие смысл поучений сожженного, их тоже за это жгли. Но мир обогащался твоими новыми питомцами, отвергавшими истины предшественников. Свидетель Хасан, за это их также жгли или замуровывали живыми, иногда вешали. Потом, по предопределению свыше, к ним привыкли, и калиф Харун-аль-Рашид даже издал для мудрецов особый ферман, где сказано: «Пусть существуют, но не размножаются». По этой причине, о плодовитая женщина, на них перестали обращать внимание, предоставив уличным мальчишкам, которые — поистине бич правоверных! — с криком «Мудрец! Ийя, мудрец!» — стали толпами бегать за ними. И правоверные сожалели, что сожженных еще жарче не отблагодарили.
— О рожденный шайтаном! О пресмыкающийся! — в ярости затряслось чудо. — Тебе аллах в щедрости дал одну голову, но для эмира и это оказалось слишком много.
— Я сейчас узнал все в изобилии, но ничего веселого, — вздохнул эмир. — О ханум с чрезмерной грудью! Зачем тратишь молоко на бесполезных, не лучше ли выращивать племенных ослов, cтоль ценных эмирами?
— Аллах воздал каждому по силам его, — с ехидной скромностью произнесло чудо. — Я выращиваю мудрецов для вселенной, а среди эмиров и без моей помощи достаточно ослов.
Эмир почему-то обиделся. Он пощупал свои уши, потом поправил жемчужный султан на тюрбане, дотронулся до талисмана, обретя величие, воскликнул:
— Бисмиллах, сегодня во сне я видел рыбу! Где же наяву удача? И какой ответ может быть убедительным, если я не могу подкрепить его ножом палача?
Из этого затруднения его вывел невольник Али, мчавшийся к своему повелителю, подобно урагану. Охваченный восхищением, Али пытался обогнать свой собственный крик, сверкающие глаза его источали восторг.
— О эмир эмиров, спешу усладить твой слух радостью об умножении твоего благосостояния! Молитвы твои услышаны аллахом, ибо четыре жены твои и шестьдесят шесть наложниц твоих родили по мальчику, прекрасному, как луна в четырнадцатый день своего рождения! По желанию аллаха, каждые шесть братьев старше других шести на одни только сутки.
— Неизбежно мне узнать, сколько времени я путешествовал? — немного подумав, спросил эмир.
— О господин мой, ровно девять месяцев и десять дней. Мохаммет проявил к твоему гарему приветливость и благосклонность, и я, не дыша, мчался сюда, желая поскорее обрадовать тебя многочисленным потомством.
Эмир с завистью и восхищением оглядел Али с ног до головы.
— Сам святой Хусейн поставил тебя на моем пути!.. Благодарность за добро занимает в моем сердце избранное место. Ты мчался, подобно оленю. Поистине ты заслужил отдых, поэтому, мой невольник из невольников, повелеваю тебе остаться здесь, ибо воздух Майдана чудес благоприятствует твоей сущности. Возьми талисман — зубы оленя — и положи его на полку. А над собой не забудь прибить золотую доску с надписью: «Сосуд изобилия».
Сказав это, эмир поспешил домой отпраздновать семьдесят обрезаний своего потомства…