Темные воды Тибра
Шрифт:
Сулла приблизился к говорившему, держа меч острием к полу.
– После всего, что я понял, я искал слова, я много сказал ему слов, но не убедил, и тогда…
Сулла согнул руку в локте, так, что острие оказалось как раз на уровне грязно-голубой груди тараторившего урода.
– И тогда я решился. Если у меня нет другого пути, если… я рассказал ему все!
– Что все?!
– Понимаешь, все!
– Марку?!
– Да, да, да! Я должен был ошеломить его так же, как я ошеломил тебя сейчас. Ты сам видишь, что у меня не было другого выхода. Настолько же не было, как и сейчас, в этот миг.
Острие медленно, как разумное, приблизилось к груди продолжавшего бормотать раба.
Еще ничего не кончилось.
– И тогда он обещал мне помочь. Я не знаю, что он подразумевал под словом «помощь», не знаю, может быть, ничего плохого, но ты должен признать, что одним этим согласием он где-то, хоть на крупицу, хоть на долю пылинки, тебя предал. Он перестал быть тем, прежним Марком Кармой, на которого ты мог положиться так же, как на себя. Образовалась трещинка, еще невидимая, но трещинка. Да, я воспользовался ею, воспользовался, я говорил ему, что собираюсь помочь тебе отвратить опасность, избавить от тайных бед, от коих никто, кроме меня, избавить не в состоянии. Так, говоря языком точным, бестрепетным, составился наш с ним заговор. Это был заговор в твою пользу, но любой заговор – такая вещь, что никогда нельзя сказать, куда в конце концов направлено его острие. – Острие меча поползло вниз по ткани туники, надрезая ее. Меч квестора был наточен образцово. – И как только мне удалось воспользоваться слабостью Марка – а в корне его слабости сидела игла под названием «любопытство», – я понял, что он сделался опасен. Он запросил за свою услугу слишком много. Пришлось отдать все. Когда он сделался опасен, он приговорил себя. Он был опасен для тебя, для меня и для того, пока не очень различимого, но, несомненно, грандиозного дела, которое будет тобою сделано.
– И ты зарезал его.
– Не задумываясь более. Легко и быстро. В той ситуации нельзя было поступить правильнее.
– И ты хочешь получить его место.
– Да, – гордо ответил раб, – и я буду лучше его. Меня нельзя будет подкупить, потому что от тебя я рассчитываю получить в любом случае больше; меня нельзя прельстить славой и возвышением, ибо я сам выбрал место раба, твоего раба, как наилучшее в мире; меня нельзя будет испугать, потому что если меня не сможешь защитить ты, то нет смысла защищаться вообще. Кроме того, я буду силен знанием того, что никогда больше не явится из темноты человек с какой-нибудь страшной, необоримой тайной о моем хозяине, против желания узнать которую я не смогу устоять.
Глава девятая
Сулла (продолжение)
105 г. до Р. X.,
649 г. от основания Рима
На рассвете следующего дня из Северных ворот Цирты (являющихся единственными) выехал кавалерийский отряд числом около семидесяти человек: две регулярные турмы плюс квестор Сулла вместе с сопровождающими. Среди сопровождающих были сын царя Бокха Волукс с двумя молчаливыми телохранителями, два квесторских раба – Метробий и сильно изменившийся Марк Карма, один авгур, один гаруспик со своим инвентарем гадателя, навьюченным на круп специального коня.
Командиры кавалерийских турм Цецилий Цион и Фульвий Вульгат держались несколько в стороне, демонстративно исполняя свои должностные обязанности.
Они были марианцами, восходящую звезду африканской армии и римской политики откровенно недолюбливали и положили себе за правило держаться как можно дальше от горнила предстоящих событий, дабы в случае позора или неудачи (по их мнению, весьма возможных) их имена не были связаны с именами предателей.
Дорога шла меж невысоких красноватых холмов, кое-где поросших высокими бесплодными пальмами. Всадники кутались в серые самнитские плащи – утро выдалось прохладным.
Проскакав миль сорок строго на юг, сделали привал. Сулла великолепно ориентировался в этих местах, так как неоднократно пересекал их и верхом, и в пешем строю. Чтобы выбраться точно к ставке Бокха, надлежало повернуть возле развалин крепости Тарпия, находящихся недалеко от места слияния двух высохших речек.
Так и было сделано.
Волукс во всем следовал строго намеченному плану. Он ехал молча, не пытаясь вступать в дружеские разговоры или веселить важных гостей отца какой-нибудь охотничьей историей, как это было принято у мавританцев и нумидийцев.
Когда показались четыре высохших дерева, похожих на группу скелетов с высоко поднятыми руками, бредущих навстречу путникам, царевич вдруг остановил коня.
– Что случилось? – спросил Метробий, испуганно вертя головой. Вслед за ним этот вопрос задали все, вплоть до рядовых римских кавалеристов.
Сулла молчал в ожидании объяснений.
Из-под сухих деревьев показались два краснолицых, голых по пояс мавританца, покрытых замысловатыми татуировками и шрамами.
– Кто они? – требовательно спросил Цион.
– Это мои люди, – спокойно пояснил Волукс.
Дикари повалились на землю, прямо у копыт коня царевича, и что-то бормотали.
– Что они говорят? – продолжал песню своего недоверия Цион.
Волукс, не глядя на него, сказал:
– Это мои лазутчики в здешних местах. Они говорят, что дальше дорога небезопасна. Взбунтовался вождь гетулов Гема.
– Откуда мы можем знать, что это правда, я не понимаю этого тарабарского языка, – заявил Цион.
Тут подал голос сам квестор:
– А я понимаю хорошо. Гетулы действительно взбунтовались. И произошло это недавно. Когда мы обговаривали маршрут, это было еще неизвестно.
– Да, тебе понятно, что они лопочут, но откуда ты можешь знать, говорят ли они правду. Может, эти дикари мирно ловят рыбу, а мы вынуждены будем повернуть на другую дорогу! – пришел на помощь своему товарищу Вульгат. – Ведь сейчас этот царевич предложит нам именно это. Не правда ли? – Теперь римский офицер обратился прямо к Волуксу.
Тот пожал плечами.
– Проехать другой дорогой – безопаснее.
– Вот видишь, Сулла! – Лицо Циона исказила яростная гримаса.
Квестор, не обращая особого внимания на крикуна, спросил у непроницаемого Волукса:
– Какой дорогой ты предлагаешь ехать, если мы не хотим столкнуться с гетулами?
– Через Тапр, через старые карфагенские виноградники. Это лучший путь.
– И он приведет нас прямо в руки Югурты, да? – ехидно кривя губы, спросил Цион.
– Я убежден, что даже если гетулы бунтуют, то не по своей воле, их кто-то взбунтовал, – бурчал Вульгат, – нас считают дураками, клянусь Беллоной!