Темные врата
Шрифт:
– Гляди, Писк, чего это у него? – удивленно спросил один из жуликов.
– Праща, – ответил атаман жуликов Писк, парень длинный и сутулый, повадками и рожей похожий на шакала. Он облизнул тонкие губы и вкрадчиво проговорил: – Слышь, малец, ты пращу-то убери. Не поможет. Только башку себе камнем отстрелишь.
Прошка молчал.
– Как тебя зовут? – спросил тогда Писк.
Прошка стиснул зубы и снова ничего не ответил, чтобы дрогнувшим голосом не выдать своего страха.
– Не дури, – сказал Писк с угрозой. – Нас много. Тебе все равно не выстоять.
Прошка
– Я стрелять умею! – отчеканил он высоким голосом, глядя Писку в глаза. – Этот камень будет твой!
Парень, зашибленный камнем, ткнулся лицом в грязный снег и затих.
– Писк, он Борайку до смерти зашиб! – с ужасом проговорил один из парней.
– Врешь ты, – сказал ему Прошка. – Коли б в сердце попал, зашиб бы. А я метил рядом. Отдышится ваш Борайка.
Парни несколько секунд стояли молча, испуганно глядя на пращу. А потом один из них, самый рослый и грузный, облизнул пересохшие губы и сказал:
– Ну его, Писк. Не связывайся с ним.
– Все равно со свету сживем, – поддержал его второй. – Не мытьем, так катаньем. Пусть покамест живет.
Главарь шайки некоторое время стоял молча, держа нож в стиснутых пальцах, потом усмехнулся и презрительно, сквозь губу, проговорил:
– Ладно, лягушонок, живи. Но запомни: коли увижу тебя еще раз на своем пути, полосну ножом по горлу и брошу в овраг. Понял меня?
Прошка не ответил. Он продолжал глядеть на главаря холодным, угрюмым взглядом. Писк сплюнул себе под ноги и повернулся.
– Айда, ребята, – ощерился он. – После со щенком потолкуем. Не век же ему с пращой да каменьями ходить.
Жулики повернулись и, беспрерывно оглядываясь на пращу, двинулись прочь из переулка. Дождавшись, пока они уйдут, Прошка опустил пращу и вытер рукою потный лоб. Ох и переволновался же он. Думал – все, кранты. Однако крылатый бог Семаргл, обращаться к которому Прошку научил когда-то Глеб Первоход, и тут не оставил юного вора в беде. Уберег, спас, отвел беду.
Камень выкатился из пращи Прошки и упал в снег. И тут кто-то прыгнул на него с крыши сарая, сбил с ног и выдернул из рук пращу. Все произошло так быстро, что Прошка не успел даже напрячься – так и бухнулся в снег с расслабленными руками и глупой улыбкой на роже.
Воры, топоча сапогами, снова вбежали в переулок. Прошка успел лишь увидеть их перекошенные злобой лица, а потом кто-то из парней двинул его сапогом в скулу, и у Прошки сразу потемнело в глазах.
Однако не затем Прошка ходил когда-то с Глебом Первоходом в Гиблое место, не затем учился сражаться с темными тварями, чтобы теперь уступить этим подонкам. Почти ничего не видя, он извернулся, как змея, выхватил из сапога острый ножик и с размаху воткнул его кому-то в ногу. Тут же вынул и, раньше, чем парень закричал, воткнул другому.
Оба вора завопили одновременно, а Прошка быстро отполз в сторону, выставил перед собой нож и крикнул:
– Подходи, гады! Всех исполосую!
А потом, не дожидаясь, пока воры снова кинутся в атаку, полоснул себя ножом по левой ладони, сжал кулак, выдавливая кровь, а потом швырнул пригоршню крови жуликам в лица и захохотал.
– И впрямь сумасшедший, – с ужасом проговорил кто-то из парней.
– В него дух болотный вселился!
Прошка, продолжая хохотать, поднял окровавленную руку в жесте призыва злых духов и медленно поднялся на ноги.
– Духов зовет! – выдохнул один из воров.
– Писк, – боязливо проговорил другой, – лучше бы нам уйти, пока они не явились.
Писк обмахнул себя охранным знаком, повернулся и, ни слова не говоря, зашагал прочь. Жулики торопливо пошли за ним. Двое из них хромали.
Оставшись в переулке один, Прошка еще с минуту хохотал и не мог остановиться, будто в него и впрямь кто-то вселился. А потом замолчал, перевел дух и сунул окровавленную ладонь в снег. Подождав, пока рука хорошенько замерзнет, Прошка вытащил ее и перевязал лоскутом ткани, оторванным от исподней рубашки.
С того дня Прошка тщательно избегал воров и старался все время держаться в тени. И это неплохо ему удавалось.
Была у Прошки и еще одна забота. Прибыв в Хлынь на прошлой неделе, Прошка сразу принялся за поиски Глеба Первохода и даже ходил для этого в Порочный град. Но едва он начинал расспрашивать о Первоходе, как люди тут же хмурились и мотали головами – дескать, ничего не знаем, ничего не видели. Мужики вели себя так, будто бы боялись трепать языками, и этого Прошка понять не мог. Но потом он вспомнил, что люди не любят ходоков и считают их «порчеными» Гиблым местом. Вспомнил и успокоился.
А в кружале «Три бурундука» целовальник Озар в ответ на расспросы о Глебе сказал ему:
– Нету больше ходока Первохода. Нету, понял?
– Как нету? – удивился Прошка. – Куда ж он подевался? Уж не в темную ли тварь превратился?
Озар нахмурился и ответил:
– Пожалуй, что так.
Сердце Прошки сжалось от грусти, он хотел уточнить, как все произошло, но лишь махнул рукой. Слушать о гибели Глеба Первохода было невыносимо. На том Прошка и прекратил свои поиски и расспросы.
Слоняясь днями и вечерами по Хлынь-граду в поисках пьяного мужика, которого можно ощипать, Прошка видел, что в городе что-то происходит. По дороге то и дело проезжали сани, груженные бревнами и маслянистыми коробками, в которых (как сказал кто-то Прошке) были гвозди.
В кабаках было пусто, зато отовсюду доносился стук множества молотков, и, бродя по городу, Прошка то и дело натыкался на заборы, за которыми шла стройка. Несколько раз Прошка видел большие новенькие избы, на крылечках которых толклись дети, а также юные парни и девки. Из их болтовни Прошка понял, что зовутся эти избы «сколами» и что сидят в них моравские и болгарские учителя.