Темный ангел
Шрифт:
Воспоминание о моей дочери: ей двенадцать месяцев. Джессика в соседней комнате уже начинает умирать: она кашляет день и ночь, мешая мне работать. Я на середине главы, а ребенок делает первые шаги, идиотка нянька притаскивает ее мне, чтобы показать. Пять заплетающихся шажков, а потом она цепляется мне за колени. Уродливое создание, эта Констанца, что я произвел на свет, оттрахав ее мать: желтоватая кожа, волосы как у азиатов, семитская горбинка носа, злобный взгляд. Мне хотелось пнуть ее.
Написать о ненависти – и как она очищает. Сегодня вечером – комета. Случайное сочетание элементов – как моя дочь. Горячая и газообразная –
Какие странные ассоциации возникают в мозгу. Я потерял мать. Она скончалась двенадцать лет назад, тем не менее я каждый день вспоминаю ее. Как она вытирала губы после каждого поцелуя. Она была чиста, холодна и далека, как луна.
– Жестянщики. Румыны. Цыгане. Сброд. Попомните мои слова. Вот кто за этим кроется! – Дентон сделал основательный глоток портвейна, покатал его во рту и, глотнув, оживился. С обедом было покончено, женщины удалились. По обе стороны от Дентона сидели его приятели; они испытывали к нему сочувствие, и он поделился снедающей его идеей.
– Я думаю, они уже ушли, – заметил сэр Ричард Пиль, старший среди его друзей, старый Дикки Пиль, глава магистрата, бесстрашный охотник, и нахмурился. Его владения примыкали к землям Дентона; если в этом месяце Дентон Кавендиш потеряет своих фазанов, то в следующем придет его черед.
– Ушли? Ушли? – Дентон чуть не поперхнулся. – Конечно, ушли. Но они вернутся. Они под железнодорожным мостом. Там куча каких-то гнусных развалюх. Сплошное воровство. Рассадник грязи и болезней. Мальчишка Хеннеси, Джек, рассказал моему Каттермолу, что на прошлой неделе видел, как они болтались около моего леса. Тебе тоже доведется с ними встретиться, Пиль.
– Под мостом общественная земля. Несколько трудновато… – задумчиво произнес сэр Ричард, но у Дентона побагровел нос, и он завелся:
– Значит, общественная земля? И что же это значит? То есть они могут делать все, что хотят, не так ли? Могут по ночам шнырять у меня в лесу и воровать моих птиц, если им захочется? Могут шляться по моей деревне со своими вшивыми псами – омерзительные животные, даже яда на них жалко. Один из этих шавок в прошлом году обрюхатил лучшую суку Каттермола. Оседлал ее как раз перед церковью; Каттермол ничего не мог сделать. Конечно, он утопил щенков, но с тех пор суку как подменили. Перестала быть настоящей собакой. Словно порчу на нее навели. А хорошей сучкой была когда-то. Одной из лучших. Нюх отличный, прикус. А теперь…
В силу какой-то причины печальная судьба собаки глубоко тронула Дентона: он опустил подбородок на грудь, глаза его заволокло слезами. И, когда его приятели пустились излагать подобные же истории о выходках этих румын, Дентон, казалось, не слышал их. Встряхнувшись, он что-то пробормотал про себя и, схватив за горлышко графин с портвейном, плеснул себе еще вина.
Третий стакан, заметил Шоукросс с дальнего конца стола. Алкоголик и филистер. Дентон, этот рогоносец, был уже пьян, когда пришло время садиться за стол; теперь он надрался так, что его хоть выжимай.
Шоукросс позволил себе маленький, присущий скорее женщине глоток портвейна, который действительно был превосходен, аккуратно вытер белоснежным платком маленький аккуратный рот и напомаженную бородку. Лицезрение накрахмаленной салфетки, которую держали ухоженные руки с отполированными ногтями, доставило ему удовольствие. Ноздри его шевельнулись, когда он уловил запах гвоздичного мыла и прекрасного одеколона, которым предпочитал пользоваться; к нему вернулась уверенность в себе. С легкой презрительной улыбкой он отвел глаза от Дентона, сидящего на другом конце стола, и присмотрелся к гостю рядом с собой. Слева от него располагались пожилой
Справа от него сидел знаменитый финансист сэр Монтегю Штерн, занятый разговором с Джорджем Хьюард-Вестом: речь, без сомнения, идет о процентных выплатах. За ними – группа молодежи во главе с Гектором Арлингтоном, земли отца которого граничат с угодьями Канингхэма. Ходили слухи, что Арлингтон, серьезный ученый, молодой человек, был довольно известным любителем-ботаником. Шоукросс позволил себе слегка хмыкнуть. Ботаник! И тут ничего.
За спиной Арлингтона располагалась группа элегантных молодых выпускников Итона, бравирующих своим произношением, а за ними, затерявшись в скопище известных личностей, находились трое сыновей Гвен: Мальчик, который встревоженно, с покрасневшим лицом, озирался, Фредди, который делал вид, что слегка выпил, и Окленд, который большую часть вечера молчал. Шоукросс увидел, что Окленд подавил зевоту, и заметил, что тот пьет только воду. Он заметил также, что Окленд лишь делает вид, что слушает соседа; Окленд переводил взгляд с лица на лицо, и у Шоукросса создалось впечатление, что от этого взгляда ничего не может укрыться.
Отношение Окленда всегда беспокоило Шоукросса, и он отвернулся, избегая встречи с его глазами. У Шоукросса было ощущение – и за последние месяцы оно усилилось, – что Окленд не просто недолюбливает его. Окленд все знает. Он знает об их отношениях с Гвен; он знает или чувствует то презрение, которое Шоукросс испытывает к Гвен – презрение, которое, как Шоукросс был уверен, ему удается хорошо скрывать. Тот вопрос, который Окленд бросил ему через стол: «Как вы развлекались?», был задан с явным умыслом, специально продуман, чтобы смутить его. До чего же он ненавидит этого мальчишку!.. Шоукросс стал старательно раскуривать сигару, зная, что Окленд не спускает с него глаз. Он заерзал на стуле. Кроме всего прочего, Эдди был вне себя, что Окленд видит его таким, каков он и есть, – в общество не вписывается, с ним никто не разговаривает… Но еще не все потеряно. Откашлявшись, Шоукросс склонился к своему соседу справа, прервав болтовню о монетаристской политике.
Джордж Хьюард-Вест, запнувшись, удивленно воззрился на него. Финансист, сэр Монтегю Штерн, оказался более воспитан. Не возражая против вмешательства Шоукросса, он принял его в разговор, изменив тему, чтобы дать собеседнику возможность высказаться, и через несколько секунд они перешли от акций к опере. Шоукросс успокоился.
Монтегю Штерн был известен как знаменитый покровитель «Ковент-Гарден». Шоукросса опера не очень волновала, но, в конце концов, ее можно считать одним из видов искусства, пусть и не очень сложным. Эдди отпустил довольно удачную остроту – он это чувствовал – на тему о Вагнере и оценил великолепный жилет сэра Монтегю из шелка с шитьем. Шоукросс расслабился, и сэр Монтегю не поправил его, когда он спутал Россини и Доницетти.
Теперь Шоукросс с большей охотой отдал должное портвейну, обратив внимание, что им начинает овладевать легкое приятное опьянение. Еще несколько глотков – и он будет готов поразить всех присутствующих. Опера – это театр, а театр – это литература. Осознавая краем сознания, что глаза Окленда по-прежнему не отрываются от него, Шоукросс явно возбудился: пусть этот юнец глазеет на него, пусть попробует поймать его на какой-то оплошности, если сможет! Теперь Шоукросс больше не отщепенец, он преисполнен столичного лоска, с уст его слетают имена модных кумиров, и все они – его друзья, самые близкие друзья. Уэллс, Шоу, Барри – он просто очарователен, этот малыш Барри, – подобно лепесткам роз, нектару, бальзаму.