Темный ангел
Шрифт:
– Все началось в этот год. Летом. Длилось долго, четыре года. Это все здесь. Он часто называл твою мать так – «еще одна моя птичка». Можешь сам убедиться, если хочешь.
– Четыре года?
– Да. Четыре года. В действительности до самого того дня, когда он погиб. – Внезапно лицо Констанцы исказилось, она закрыла глаза, прижала руки к груди, качаясь из стороны в сторону, словно в тяжелом экстазе отчаяния.
Фредди, готовый было разразиться обвинениями в адрес Шоукросса, перепуганно уставился на Констанцу. Ее губы кривились в беззвучном
– Конни, не надо… не надо. Прошу тебя, перестань. Ты пугаешь меня. Погоди… Послушай! Возможно, это все ложь. Он просто сочинил все это, словно один из своих романов. Это просто не может быть правдой. Моя мать?! Нет, этого не может быть. Конни, пожалуйста, угомонись, послушай меня…
– Нет! – закричала Констанца, оттолкнув Фредди что было сил. – Это просто правда! Я проверила все даты. И еще: я сама их видела вдвоем…
– Ты видела их? Неправда…
– Видела. Случайно, раз или два. В лесу – они обычно встречались в лесу. Увидела и сразу убежала. И еще раз на ступеньках – они уже спускались по лестнице в доме. Вот так. Я все помню.
Фредди заплакал. Слезы сами полились из глаз неожиданно – он не плакал много лет. Фредди видел свою мать: вот она в саду, зовет его, вот она входит в его спальню, чтобы поцеловать его и пожелать спокойной ночи. Видел ее в тысяче разных образов, но всегда одинаково доброй, заботливой, преданной. Но сейчас из ее прикосновений, из спокойствия ее рук, из уверенности в ее заботе проступил другой образ – уродливый, заслонивший все, что было прежде.
– Конни, пожалуйста… – он сжал ее руку. – Видишь, я тоже плачу. Это…
– Не прикасайся ко мне, Фредди. – Констанца попятилась от него, уперлась спиной в стену и, словно пытаясь укрыться, забилась в угол. Фредди было шагнул к ней, но Констанца опустилась на колени.
– Я хочу умереть… – прошептала она едва слышно. – Да. Вот так… да. Я хочу умереть.
Трус вдвойне. Во-первых, трус потому, что не бросил вызов своей матери и не поехал сражаться, во-вторых, трус по отношению к Констанце. Он единственный из всех знал, что произошло с ней на самом деле, знал, что причиной всему не просто инцидент в парке, в чем были убеждены все остальные члены его семьи. Болезнь Констанцы, ее очевидное угасание – причиной этому был ее отец, его дневники. Фредди был убежден, что Констанца умирает из-за того, что происходило в прошлом. И верхом трусости было не признать это перед всеми.
Эти мысли не давали Фредди покоя. Они укрывали мозг уродливой паутиной. От них болела голова и ныло под ложечкой. Из-за этого ему было так больно, из-за этого болела Констанца. Не только война, не только случившееся в парке, хотя и это, видимо, повлияло. Нет, все дело в прошлом, твердил он себе, это прошлое отравляло их существование. И Констанца решилась: раз нет противоядия от этой отравы, оставалось принять единственное решение – умереть.
Она не отступится, и через пару недель все будет кончено. Фредди знал, какая у нее сила воли.
– Так причиной
Окленд остановил машину у обочины дороги. Они с Фредди вышли на тропинку, прилегавшую к изгороди в пологой, ровной ложбинке. Как прекрасна Англия в эту позднюю весеннюю пору: перед взором Фредди открывались зеленые поля и лужайки; овцы с ягнятами; ферма, укрывшаяся между холмов, – видно лишь, как поднимаются струйки дыма из очага; внизу тонкой полоской, словно нитка, белеет речушка…
Фредди задумался, подбирая слова поточнее, чтобы продолжить разговор.
– Все полагают, что началось с гибели собаки, – сказал он, отвечая на вопрос о Флоссе.
– Это уже последствия того, что продолжалось не один месяц. В конце концов все выплеснулось наружу.
– Она на самом деле рыдала, Окленд. Мне ранее не доводилось видеть, чтобы Констанца плакала.
– Конечно. Она рыдала, – сказал Окленд. Облокотившись на изгородь из брусьев, он уставился неподвижным взглядом на поля и речку. Фредди, сначала в задумчивости пинавший носком ботинка пробившуюся из земли крапиву, затем тоже оперся на ограду рядом с братом. В мыслях он вернулся на два месяца назад, в открытое пространство Гайд-парка.
…Чаепитие. Их пригласили к Мод на чай, в уютный дом, который Штерн приобрел для нее. Среди приглашенных были его мать, Джейн Канингхэм, Стини, Окленд и сама Констанца.
Констанца прихватила с собой Флосса. День выдался чудесный, один из первых погожих дней в этом году, и все, казалось, были в приподнятом настроении. Гвен читала вслух последнее письмо Мальчика. Мод делилась подробностями недавних светских скандалов. Флосс выпрашивал подачки и делал это так мило, что никто не в силах был ему отказать. Фредди, скармливавший собаке кусочки пирога, впервые за много недель ощущал необычный душевный подъем. Когда Мод предложила выйти прогуляться, Фредди взял свою мать под руку.
Он не делал этого уже несколько недель. Мать, мельком взглянув на него, не сказала ничего, но улыбнулась. И Фредди, зная, что делает ей приятное, сам почувствовал себя счастливым. Он любил свою мать. Неважно, что было в прошлом.
Они прошлись по парку, остановились полюбоваться группой всадников, неспешно рысивших вдоль песчаной дорожки, разглядывали гребцов в лодках, детей, которые играли неподалеку.
– В такой день война кажется чем-то невероятно далеким! – произнесла Мод.
Констанца и Стини дурачились, изобретая разные забавные игры, а затем Констанца отпустила Флосса с поводка.
Они остановились неподалеку от пруда, наблюдая, как Флосс носится взад-вперед по лужайке; он то рыл норы, то катался в траве. Стини влез на дерево и порвал куртку. Затем они решили, что пора возвращаться, и уже на выходе, почти у самых ворот, все случилось.
Группа всадников, которых они видели прежде, делала теперь второй круг по парку. Лошади шли неторопливым галопом, который не сулил никакой беды.