Темный дом
Шрифт:
Иногда Гаечка пыталась завязать беседу. Но, черт возьми, лучше б она помалкивала!
– Как от тебя воняет… дышать нечем! Можешь потеть чуть меньше?
– Так точно, ваше императорское величество! – хрипел в ответ Садовников, стараясь не упасть.
– А ты в натуре хотел, чтоб я вышла за тебя замуж?
– В натуре.
– Зачем? Борщи варить я не умею, тапочки в зубах мужикам тоже не приношу.
– А может, ты помолчишь?
– Ответь.
– Нет ответа.
Чужие звезды плыли по небосводу, серели пятна кометных хвостов
– Костыль, я замерзла.
– Это потому, что ты много крови потеряла.
– Нет, я умираю. Финиш. Вот и конец. Это точняк. Без базара.
– Тебе нужно подкрепиться. Хочешь перекусить? У меня есть хлеб, сало, колбаса…
– Ты дурак? У меня, блин, сквозная рана!
– Видел я твою рану. Не такая уж она и страшная. Всего лишь бочину пропороло. Если б пуля ближе к позвоночнику прошла, то мы бы уже не разговаривали.
– Я не умру, что ли?
– Почему же? Умрешь. Все когда-нибудь умирают. Но ты сыграешь в ящик раньше, если не бросишь долбаное «экзо».
– Костыль, кстати! У тебя осталось еще? Ну хоть немного? Хотя бы децл? Крапаль?
– Нет, я израсходовал все.
– Слушай, а может, ты вернешься? Я подожду тут, а ты сходишь, пошаришь в карманах у тех упырей, а? Давай, Костыль! Ведь это не могла быть вся «травушка»!
– Сейчас, уже бегу.
Садовникову казалось, будто он идет по болоту, проваливаясь по щиколотку, а то и по колено. Каждый метр давался с невыносимой мукой.
– Слушай, а зачем ты спуталась со Штырем? И чем я тебе не пришелся по нраву?
– А может, лучше ты помолчишь?
– Прояви уважение к человеку, который тащит тебя на горбу.
– Да ты с самого начала, с «Радианта», пялился на меня, как козел на капусту! А сам такой взрослый, такой женатый, такой всегда на умняке… фу! Кому такой мужик понравится?
– А Штырь?
– А Штырь – прикольный.
– Штырь – уголовник и убийца.
– Ну знаешь ли… у каждого свои недостатки!
– Привал!
Он аккуратно опустил Гаечку на циновку из сухой травы, а сам упал, где стоял.
– Кто такой Старый? – вдруг спросила Гаечка. – Твой наставник, твой гуру?
– Нет, один чудик с района, – отмахнулся Садовников. – Моим наставником был Мрачный. А почему ты спрашиваешь?
– Ты уже минут десять что-то бормочешь, обращаясь к нему. Я вроде задремала, а тут ты со своим бормотанием.
– Ну, извини, что помешал.
– Проехали.
Он достал из рюкзака спиртовку, поставил на голубое пламя железную кружку с водой, бросил пакетик «Ахмада». Гаечка забылась тревожным сном, а может, потеряла сознание. Поправляя набрякшие бинты, Садовников понял, что рассиживаться нельзя.
Сталкер одним духом выпил кружку горячего чаю, снова взвалил раненую на плечи.
– Подожди. Давай отдохнем, – вяло пролепетала она, касаясь воспаленными губами уха Садовникова. – Я хочу отдохнуть.
– Отдыхай. Не тебе ведь меня нести.
– Опусти меня
– Буду мучить, потому что заслужила. А теперь – молчи.
Цепочка разноцветных огней пронеслась метрах в десяти от Садовникова. Вытянутая «комариная плешь» проглотила дюжину гаек, прежде чем удалось нащупать ее границу. Вообще, Зона могла в любой момент прихлопнуть пару обессиленных сталкеров, но почему-то не торопилась оборвать их жизни. Садовников снова ощущал холодное любопытство нечеловеческого разума, следящего за упрямым копошением и продолжительной агонией двух аборигенов.
– Костыль, правда я жирная?
– Да ладно. Ты как пушинка…
– Ни фига себе пушинка – под семьдесят кило! И ноги у меня короткие.
– Нормальные у тебя стройные ноги.
– Они-то стройные, но короткие. А вот у тебя ничего так плечи – крепкие.
– Это чтоб хабара побольше мог приносить.
– Слушай, за нами, кажется, кто-то плетется.
Кабан шел через пустошь чеканным шагом автомата с туго заведенной пружиной. На сей раз это был не глюк. Бандит приближался, сильно наклонив голову набок. Его толстая нижняя губа отвисла, приоткрыв широкие, как лопаты, резцы. Из уголка рта свисал посиневший язык.
– Я сейчас с ним перетру. – Садовников снова уложил Гаечку на траву. – Не уходи никуда, ладно?
Он вытащил ПМ и двинул навстречу мертвецу. Кабан, почувствовав человека, хрюкнул и вытянул руки, словно собрался сграбастать Садовникова в крепкие объятия. Садовников внимательно осмотрелся: похоже, Кабан был один. Румын остался лежать там, где его страдания оборвала пуля сталкера. Никто до сих пор не знает, почему Зона наделяет покойников подобием жизни. Причем одних наделяет, а других – нет. Была в этом какая-то своя изощренная рулетка.
– Ну чего тебе не лежалось? – спросил Садовников у мерно шагающей туши. – Впрочем, ты и при жизни был беспокойным сукиным сыном.
Кабан снова хрюкнул, сталкер его передразнил, а затем выстрелил. Коленная чашечка мертвяка взорвалась костяным крошевом и брызгами холодной крови. Покойник упал, но тут же засуетился, силясь подняться. Садовников выстрелил еще раз, и второе колено Кабана разлетелось вдребезги, как и первое. Мертвяк повалился на спину и завозился, точно жук. Ноги с перебитыми суставами выворачивались под невозможными углами. Садовников почувствовал тошноту и отвернулся.
Над тайгой поднималось солнце. Садовников не верил своим глазам: ему-то казалось, что эта ночь не закончится никогда. Он курил, прижавшись спиной к стальной опоре биллборда, на котором красовался портрет Шимченко. Сенатор поздравлял жителей округа с очередным праздником и обещал не забывать ветеранов. Вилась черная лента Бердского шоссе, уводя из Зоны в утренний лес, наполненный свежестью, запахом можжевельника и жизнью. Ограждение на этом участке границы между двумя мирами построить не успели.