Темный дом
Шрифт:
– Зачем помогаешь?
Анна бросила на сталкера быстрый взгляд.
– Я помогу тебе, ты поможешь мне.
– Почему ты так уверена?
Дама прыснула.
– Ну и вопросы! Потому что ты уже в капкане. Если еще не заметил, это – служебная машина UFOR. И диктофон здесь – встроенный. Работает, да. Я могу дать делу законный оборот, тогда тебе не помогут ни бандиты, ни сенатор, ни друзья из спецслужб. А могу предложить выгодную сделку. И, пожалуйста, не угрожай больше пушкой. Вздумаешь
– Ой, боюсь-боюсь… – пробурчал, глядя в сторону, Садовников. Аромат дорогого парфюма Анны назойливо лез в нос и раздражал. Сталкер бы вышвырнул сотрудницу UFOR из салона, наплевав на угрозы, но была проблема – он совсем не умел водить машину.
– Куда ее? – Анна поглядела на Гаечку в зеркало заднего вида.
Действительно – куда? Если по уму – то к Потрошителю. Но если так, то он раскроет единственного хирурга, который оказывает реальную помощь сталкерам, не задавая лишних вопросов. Этой… шпионской подстилке знать о Потрошителе не стоит, это однозначно.
– Долго думаешь, – сказала Анна, очевидно плохо представляя, каково это – больше суток провести в Зоне на ногах, без сна, и вдобавок – вынести на себе раненого. – Предлагаю – в наш госпиталь. Там и врачи – иностранцы, и оборудование самое новое – не совок какой-нибудь.
– Слышь, ты, кукла крашеная! Кто тут из нас совок? – вспылил Садовников.
– Я спишу твою грубость на стресс после посещения Зоны, – прошипела Анна. – Куда ее везти? Быстрее! Не хватало еще, чтоб она умерла у меня на заднем сиденье!
Садовников подхватил рюкзак, вытряхнул его содержимое на колени. Под ноги на резиновый коврик упал контейнер с хабаром, и Анна бросила на него испуганный взгляд. Сталкер про себя отметил, что сотрудница UFOR даже не моргнула при виде наведенного пистолета, а вот от хабара… или даже не от хабара – от контейнера, в котором тот мог храниться, ее проняло. Боялась важная штучка Зоны. Боялась и, возможно, ненавидела.
Телефон был, как сталкер и предполагал, под остальными вещами.
– Эй, нет-нет! – Анна выпучила глаза. – Никаких звонков! Людям Шимченко – тем более!
Садовников выматерился и врезал кулаком по приборной панели. Включился музыкальный плеер, зазвучал в колонках сладкий голосок Джастина Бибера.
– Как ты себя ведешь! – Анна нервным движением вырубила плеер.
Если обратиться за помощью к Филе нельзя… то кто же остается? Штырь? Садовников задумался, кусая пыльные и горькие волосы бороды.
Нет, Штырь отпадает. Для него раненый человек – обуза. Он, скорее, собственноручно вобьет в глаз Гаечки свою знаменитую заточку, чем ударит палец о палец, чтобы ей помочь.
– Через десять минут мы будем в Новосибе, – сказала Анна. – Ближайшая
Сталкер не ответил. Собирая вещи в рюкзак, он обнаружил свой блокнот. Тот самый блокнот с никчемными размышлениями о Зоне, который он пожертвовал Хабардалу. Находка ввела Садовникова в ступор. Он глупо заулыбался, сворачивая и разворачивая блокнот в трубку. Зона снова сыграла с ним шутку, и вряд ли – добрую.
– Молчание – знак согласия. – Анна расценила паузу по-своему. Она вдавила педаль газа и повела «лендровер», игнорируя знаки с ограничением скорости. К счастью, в этот ранний час машин было немного, а полиция на нарушение правил джипом с символикой UFOR смотрела сквозь пальцы.
Гаечка застонала, и Садовников, опомнившись, схватился за телефон. Он позвонил на номер «112», в экстренную службу.
– Женщина, приблизительно двадцать – двадцать один год, – проговорил он в трубку. – Огнестрел, сквозное ранение нижней части груди, большая кровопотеря…
Анна остановила машину в парковой зоне в двух кварталах от больницы. Дворник из Средней Азии, кутаясь в ношеное пальто, наблюдал из-за афишной тумбы, как грязный бородатый человек помогает выбраться из салона молодой, но болезненной на вид женщине. Как он несет ее на руках к газону и как бережно укладывает на мокрую от росы траву.
– Зачем ты все это делаешь? – спросила, не открывая глаз, Гаечка.
– Ради любви, наверное, – ответил Садовников.
– Да чтоб ты сдох со своей любовью! – буркнула Гаечка, а потом добавила весомо: – Ненормальный!
– Речь идет не о тебе, как о конкретном индивидууме, а о человечестве в целом. – Садовников закурил и взялся наполнять флягу водой из поливочного шланга. – Кто-то же должен напомнить другим о гуманизме и человеколюбии. Ведь это так важно – вовремя подать товарищу руку помощи…
– А у меня, кажется, из раны легкое вываливается, – перебила его речь Гаечка. – И очень хочется пи-пи.
В прозрачном утреннем воздухе завывание сирены «скорой» прозвучало как призыв муэдзина. Помощь была близко.
– Этим и порадуешь докторов. – Садовников отступил к джипу. – Будь здорова!
– Костыль! – Гаечка приподняла голову. – Спасибо тебе, упертый сукин сын!
– Кушайте, не обляпайтесь!
Отъезжая, они увидели микроавтобус «скорой». Всполохи мигалок отражались тревожными проблесками на мокром асфальте.
– У меня в машине не курят, – строго проговорила Анна.
Садовников чертыхнулся, открыл пепельницу, в которой действительно не оказалось окурков, только одиноко лежала свернутая в тугой валик ежедневная прокладка.