Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
В первой же статье о двадцати восьми героях-панфиловцах, напечатанной в «Красной звезде», говоря о предшественниках наших гвардейцев, я помянул Салтыкова и его гренадер.
Итак, Петр Семенович Салтыков. У деревни Пальциг дерзким обходным маневром его войска наголову разбили прусскую армию генерала Веделя. В том же 1759 году русские корпуса тяжелым молотом пробили боевое построение противника под Кунерсдорфом. Эти победы прогремели на всю Европу.
Участники Кунерсдорфской битвы получили медали с отчеканенными на них словами: «Победителям над пруссаками». А серебряные трубы, поднесенные гвардейским полкам, долгие годы пели славу героям прусских походов. Тогда,
У меня нет цели исследовать этапы Семилетней войны.
Мне хотелось передать атмосферу одной из комнат источенного древесным жучком особняка на улице Чехова, а потом обширных помещений на улице «Правды», в которых жили во время Московского сражения два литератора, один известный, другой — нет, связанные общей редакционной работой, сердечной дружбой, пристальным интересом к войнам прошлого, желанием почерпнуть в них дельное назидание, совет или просто, как это не раз бывало, неожиданный отклик старины на твои собственные мысли, отклик, поражающий свежестью, злобой дня, не утраченными за столетие.
А кроме того, я хорошо помнил замечание Ленина: «Смешно не знать военной истории».
Мы говорили с Павленко о корневых свойствах народного характера, о том, как переливается из поколения в поколение нравственная сила «отчич и дедич».
Эти беседы за книгами не были празднословием. В то время Павленко обдумывал свою «Русскую повесть» — первую прозу Отечественной войны. Я писал для «Красной звезды» очерки о происхождении и истории гвардии — от петровских времен до наших дней.
Восхищение национальными источниками русской военной силы нисколько не спорило в нас с убеждениями коммунистов-интернационалистов. Символом нашей веры неизменно оставалась теория классовой борьбы, ее категориями мы мерили события и явления всех времен.
Октябрьский рубеж не отгородил Россию от ее прошлого — она, по ленинскому определению, выстрадала марксизм. И в 1917 году, переводя стрелку истории, великая страна пошла по новому пути, утверждая среди нравственных начал народной жизни на первом месте все то, что противостояло векам бесправия, питало и готовило революционный взрыв.
Интерес наш к военной истории Отечества, особенно в дни войны, был естествен. Впоследствии, после статей о гвардии, я написал большую серию очерков-исследований о почетных наименованиях частей и соединений, о воинском знамени, боевых наградах, а спустя срок и о триумфальных салютах в честь побед действующей армии. Завершая эту работу, выпустил книгу «Традиции русского офицерства».
Генерал Николай Александрович Таленский, тогдашний начальник военно-исторического отдела генштаба и редактор журнала «Военная мысль», в предисловии к ней высказал такое мнение: «В русском офицерском корпусе постоянно боролись различные течения, противоположные друг другу не столько по социальным признакам, сколько по взглядам на принципы воинского обучения и воспитания». И дальше: «Заслугой автора книги «Традиции русского офицерства» является четкое определение этих разногласий и разделение офицерского корпуса царской армии на две основные группы — представителей национальной суворовской школы и последователей чуждой гатчинской системы».
Листаю свою давнюю книжку...
На протяжении двух столетий шла борьба русской военной школы против чуждых ей влияний. Жизнеспособные идеи устроения армии, исходившие от Петра I, Румянцева, Суворова, Кутузова, подвергались непрерывным атакам. Гатчиновщина, возникшая при Петре III и достигшая расцвета при Павле, не умерла вместе с окончанием царствования сих гатчинских капралов.
Возможно, я сумел бы заинтересовать терпеливого читателя более подробным изложением содержания «Традиций русского офицерства», но хочу вернуться к прерванному рассказу.
— Не пора ли нам наконец взять Берлин? — сказал Павленко в одну из ночей наших литературных чтений и развернул ладонь лесенкой. Традиционный его жест на этот раз как бы устанавливал мою полную ответственность за промедление.
Поскольку противник находился вблизи Москвы, стало ясно, что имеется в виду не точка в конце войны — ее завершение в столице поверженного рейха, но соответствующая глава в мемуарах Болотова. Я ее давно анонсировал, и теперь Павленко повторил предложение:
— Берем Берлин! Читай с выражением и не вздумай заикаться.
Король Фридрих бесчинствовал тогда в Богемии. Россия решила помочь союзникам. И на военном совете «признали к тому наилучшим средством, — читал я у Болотова точные, выразительные строки, — то, что нашему графу Салтыкову отправить от себя легкий корпус к столичному прусскому городу Берлину и овладеть оным, и от сего-то произошла та славная экспедиция, о которой мне вам рассказать осталось и которая наделала тогда так много шума во всем свете».
— Что такое легкий корпус? — спросил Павленко. — Почему легкий? — И требовательно посмотрел на меня, словно я только что прибыл из-под того Берлина.
— Почему легким назывался? Не имел, стало быть, с собой тяжелой артиллерии, осадных орудий. Считалось, как видно, что Берлин не сильно укреплен. Фридрих, конечно, не гадал, не думал о марше русских к столице. В легком корпусе Чернышева было двадцать тысяч человек. По тем временам большая сила. Авангардом командовал генерал Тотлебен.
«...сам же граф Салтыков взялся прикрывать всю сию экспедицию издали, а графу Фермору поручено было с знатной частью армии иттить вслед за ними». Такой план обнадежил и союзников. И они решили двинуться в сторону Берлина. «Цесарсы (австрийцы. — А. К.) шли во весь поход, против обыкновения своего, без растагов» (то есть, как я подумал, без обычных колебаний, по приведенной у Даля пословице: «Я было и тово, да жена не тово — ну уж, и я растово». Народное «растово» превратилось в городское насмешливое «растаго». По смыслу событий такое объяснение незнакомого термина показалось мне безоговорочно верным. А потом заглянул я снова в того же Даля и прочел: «растаг — дневка», — и, конечно, понял, сколь соблазнительны импровизации в истолковании лингвистической загадки и сколь бывают они опрометчивы. Конечно, правильно «дневка». Но ведь и частые дневки назначались в случаях, когда колеблются, не спешат к сближению с противником. У австрийского командования была в то время именно такая репутация. Так что и ошибка моя на этот раз обернулась проникновением в суть дела).
Одним словом, в десять дней австрийцы «перешли до трехсот верст, но как много зависело от того, кто войдет в сей город прежде, и Тотлебен так поспешил, что, отправившись из Лейтена, что в Шлезии, в шестой день, а именно в полдни 3 октября, с трехтысячным своим отрядом, из гренадер и драгун состоящим, явился перед воротами города Берлина и в тот же час отправил в оный трубача с требованием сдачи».
Командовал гарнизоном генерал Рахов. Внимая депутациям жителей, он хотел капитулировать еще до подхода главных сил союзников, чтобы предотвратить штурм Берлина, разрушения и прочие невзгоды.