Тень Голема
Шрифт:
Он резко натянул поводья на себя с такой силой, что испуганный конь трусливо присел на задние ноги, с шумом испражнился под себя и остановился как вкопанный. Столь грубая остановка едва не скинула монахов с облучка. Феона, пытаясь удержаться, едва не вывихнул себе запястье, застряв между левым тяжом телеги и оглоблей, в то время как Афанасий, выронив вожжи, сильно приложился лбом к лошадиному крупу, получив при этом хлесткий удар грязным хвостом, смахнувшим с головы его видавшую виды скуфейку.
– Отец Афанасий, ты никак искалечить нас собрался? – удивился Феона, потирая ушибленную руку.
Вместо ответа Афанасий, вытирая рукавом испачканное лицо, кивнул куда-то в сторону передних копыт лошади. Отец
3
Повседневный головной убор православного духовенства и монахов.
– Кто же тебя так, раб Божий?
Монахи поспешно освободили несчастного от его насильственной ноши и напоили родниковой водой из луженой жестяной баклаги, лежавшей на дне телеги, после чего случилось уж совсем странное. Избитый поднялся на ноги, оправил одежду, зло сверкнул на своих спасителей неприязненным взглядом, мрачно сплюнул себе под ноги и быстро исчез за ближайшим плетнем.
– Вот тебе раз! – изумился Афанасий. – А спаси Христос?
– Кхе-кхе… – послышался за спиной старческий смешок, более похожий на болезненный кашель.
У крайней избы на пересечении Казенной и Евпаловки, невзирая на жаркий полдень, сидел на завалинке древний дед в линялом собачьем малахае, козьем тулупе и стоптанных валенках с высокими голенищами.
– Не удивляйтесь, братья, – прошамкал он беззубым ртом, – то поп Ерофей из храма Харитона Исповедника. Уж больно святой отец до баб охотливый! Пылкий аки порох! Вот мужики его и пожучили, чтобы впредь о чужих женах помыслов блудливых в голове не держал. А вы куда собрались-то? – без всякого перехода спросил старик, внимательно вглядываясь в монахов.
– Да так, дедушка, по делам едем, прощай на добром слове! – ответил отец Афанасий, забираясь в телегу и распрямляя в руках вожжи.
Дед понимающе кивнул.
– И вам не чахнуть! Только на Ильинку не суйтесь, время потеряете. Там горшечный ряд весь рогатинами перегорожен. Надо через Никольские ворота до Старого Земского приказа ехать. Да ты знаешь, – неожиданно произнес он с хитрым прищуром, взглянув на отца Феону.
– Знает тебя? – спросил Афанасий, щелкнув поводьями по лошадиному крупу. – А ну пошел, рыжий бес! – добавил он смирному битюгу, неспешно тронувшемуся в путь.
Вместо ответа отец Феона, обратив отрешенный взгляд на приземистые избы Лубянской слободы, произнес, почесывая кончик носа:
– Как думаешь, отец Афанасий, отчего столь сурово казнят архимандрита нашего, Дионисия? Разве заслужил святой старец подобную к себе несправедливость от тех, кто еще недавно превозносил его до небес?
– Эх, отец Феона, – замотал лохматой головой Афанасий, – да если бы не иконом Александр, ничего вообще не было! Это он, ирод окаянный, со своим родичем Лаврентием Булатниковым напаскудил, точно знаю! Все наши беды от него!
– Булатниковы при дворе люди влиятельные, они царя закадычные приятели!
– То-то
Отец Феона пригладил рукой опрятную бороду и несогласно покачал головой:
– Нет, Афанасий, думаю, ошибаешься ты, одной мести отца-эконома, чтобы заварить такую кашу, недостаточно. За этим стоят люди более значительные и опасные. А вот кто они и зачем это делают, надеюсь, узнаем мы на Соборе?
Афанасий не стал возражать, только с сомнением пожал плечами. Больше они не разговаривали, молча наблюдая, казалось, никогда не прекращающуюся суету многолюдного Китай-города. Так благополучно миновали они печатный двор, Греческий и Спасский монастыри, но на подъезде к Казанскому собору и торговым рядам приключилось с ними еще одно странное происшествие. С Певчей улицы на полном ходу вылетела посольская карета, запряженная сцепленной цугом [4] четверкой «свейских» рысаков. Карета стремительно неслась наперерез повозке монахов, и только в последний момент пучеглазый кучер, огрев длинным форейторским кнутом медлительного битюга, смог увернуть свой экипаж в сторону, лишь по касательной задев ступицами кованых колес борта монастырской телеги.
4
Гуськом или в две-три пары одна за другой.
Телегу швырнуло в сторону, едва не опрокинув набок. Тяжелую карету тоже тряхнуло, но лишь едва. Из открытого окна выглянуло спесивое лицо иноземца в фиолетовом камзоле, прикрывавшего от поднятой пыли лицо кружевным платком.
– What the fucking hell! [5] – недовольно произнес надменный господин, и карета, не останавливаясь, унесла его дальше в сторону Воскресенских ворот и Каменного моста на Неглинке. Но прежде чем карета успела завернуть за угол Казанского собора, крышка багажного рундука, прикрепленного на запятках экипажа, неожиданно отворилась, явив изумленным монахам голову самого настоящего африканского пигмея. Голова испуганно осмотрелась и мгновенно нырнула обратно.
5
Что за чертовщина! (англ.)
Открыв рот, Афанасий поспешно сотворил крестное знамение.
– Ущипни меня, отец Феона! Уж не черта ли я сейчас видел?
Феона кивнул и охотно ущипнул приятеля за плечо.
– Ой! – воскликнул Афанасий. – Больно!
– Это не черт, – усмехнулся Феона. – Это мавр. Только очень маленький. Раньше я таких не видел! Интересно, зачем англичанин его прячет?
Глава 3
В проездные ворота государева двора, занимавшего в Кремле б'oльшую часть Боровицкого холма, тяжеловесной походкой отставного рейтара вошла мать царя, инокиня Марфа, сопровождаемая толпой наглых челядинцев и несгибаемых захребетников. Стрельцы стремянного полка, несшие службу по охране дворца, молча, с опаской сторонились, уступая дорогу беспокойной орде царской матери. Марфа при дворе не раз показывала свой крутой нрав, и лишний раз попасть под ее тяжелую длань желающие давно перевелись. С первого взгляда было ясно, что находилась царская мать в настроении отнюдь не благостном. Хмурое лицо, низко опущенные брови и тревожно трепещущие, как у дозорной собаки, одутловатые щеки были тому прямым свидетельством.