Тень Лучезарного
Шрифт:
– Ночь? – не понял Игнис. – Что там?
– Что-то плохое, – скорчила гримасу Серва. – Грязное, плохое. Боль. Ужас. И лунная ночь. Не пойму. Так кажется.
– Пошли, – прошептала Бибера. – Эта дверь прочна, но есть вход с нижнего яруса. Могут проникнуть оттуда. Пошли, будем закрывать за собой двери на каждом ярусе.
– Здесь нет стражников? – не понял Холдо.
– Нет, – сказала Бибера.
– Почему? – не понял Холдо.
– Они тоже боятся, – объяснила Серва. – Так же, как мы. Иногда страх сильнее магии. Но если они сломают дверь, то жажда крови победит даже страх.
– Пошли, – двинулся вверх Холдо.
– Не спеши, – шагнула за ним Бибера. – Тут высоко. Береги силы.
– Высоко, – согласился Фестинус и подхватил Серву на руки.
– Матери не говори, что я проткнула ладонь ножом, – попросила брата Серва. – А то ведь выпорет!
– Не выпорет, – успокоил он сестру.
Игнис двинулся последним. Там, за стенами башни, начинался вечер, опускались сумерки, но наверху, куда им следовало подняться, явно стояла глубокая ночь, наполненная болью, ужасом и действительно как будто лунным светом. А потом начали попадаться куски тел, и сапоги стали прилипать к ступеням. А уже перед самым концом пути и в самом деле опустилась ночь. Ночь и холод.
– Я ничего не вижу, – послышался голос Фестинуса.
– Его магия сильнее моей, – ответила Серва. – Во всяком случае, теперь.
– Я его вижу, – раздался голос Биберы.
– И я, – произнес Холдо.
– И я, – шагнул вперед Игнис.
Полузал, полугалерея, поскольку часть ее стены образовывали незастекленные арки, была пуста. Игнис не мог разглядеть точно, бледные линии переплетались друг с другом и образовывали силуэты, но точно, что стекол в арках не было, и оттуда отдавало холодом. В дальнем углу было свалено какое-то тряпье, и в нем как будто шевелилось что-то, а в самом центре зала, как раз там, откуда должны была бы исходить сила, стояли двое: кто-то темный и кто-то едва живой, из которого темный извлекал боль. Игнис попробовал сделать шаг вперед и почувствовал, как стекленеют мышцы, натягиваются сухожилия. Рядом захрипел Холдо. Бибера прошептала сдавленное ругательство.
– Да, мои дорогие, – прозвучал ледяной голос. – Магия действует на всех. И на тех, на кого не действует обычно. И на тех, кто подобен зеркалу, отражающему ее. И на тех, кто и сам полон магии. Вопрос лишь в силе. Ни один корабль не устоит в урагане, потому что в урагане не волны обрушиваются на корабль, а само море засасывает его.
– Ты, что ли, море? – прозвучал насмешливый голос Сервы.
– А ты, наверное, та, что стерла в пыль Орсора? – осведомился голос. – Покажись.
– Сам покажись, – ответила Серва. – Если не боишься.
– Я и есть страх, – ответил голос.
– Так страх или море? – спросила Серва. – Ты бы определился.
– Покажись, – повторил голос.
– Сам покажись, – хихикнула Серва. – И вообще, просить надо три раза. Забыл? Вот Орсор мне назвал свое имя после третьего вопроса. Ну, попроси еще?
– Я увижу сам, – произнес голос, и в тот же миг лунный свет залил галерею, и Игнис увидел сразу все – и скорчившихся Биберу и Холдо, и обнявшуюся с Фестинусом Серву, и стоявшего на месте силы высокого незнакомца с мутными глазами и бледной кожей, и обнаженную, изрезанную ножом, но еще живую Катену Хоспес, урожденную Краниум, мать двоих детей, жену убитого при осаде Алки герцога Импиуса Хоспеса у него в руках.
– Табгес, – хмыкнула Серва. – Я видела тебя в Ардуусе почти семь лет назад. Еще тогда подумала, что-то с ним не так. С тобой и с великим магистром ордена Солнца. А мне ведь было всего восемь лет. Табгес, магистр ордена Луны, гостит в Бэдгалдингире. Умножает боль, стоя в месте силы великой башни угодников. Табгес. И, как мне кажется, это тот самый редкий случай, когда одно срослось с другим. Мурс Табгес и уже нечеловек Табгес. А так похож на человека.
Серва закашлялась и снова поднесла платок к носу, из которого потекла кровь.
– Подумать только, – покачал головой Табгес, – воистину великий спотыкается так же, как ничтожный. Умелец Орсор уступил убогой девчонке. Скала покорилась глиняному шлепку. Что за магию ты сотворила с ним?
– Подожди, – Серва закашлялась и попятилась, вытирая нос платком. – Сейчас. Я соберусь с силами и сотворю подобное и с тобой.
– Попробуй, – спокойно произнес Табгес и отпустил Катену, позволил ей рухнуть на пол. – У тебя сейчас нет сил даже на то, чтобы освободить своих приятелей.
– Они справятся и без меня, – продолжала пятиться Серва.
– Сдохнут, – покачал головой Табгес. – Смотри, я схожу с этого поганого места силы, на котором король Тигнум лечил головную боль, не зная, что одаривает головной болью весь свой город. Я сошел, а твои друзья все еще неподвижны. Хочешь, я убью тебя последней, и ты будешь смотреть, как сэнмурвы сожрут их так же, как сожрали они короля Тигнума. На этой самой галерее. Хочешь?
– Хочу, чтобы ты сдох! – со слезами в голосе выкрикнула Серва. – Игнис!
– Игнис? – удивился Табгес и, метнув в сторону Сервы что-то холодное и черное, выдернул из ножен черный меч, но не успел. Выпущенная Игнисом из-под долгой опеки сила камня наконец растопила лунную магию, и обыкновенный атерский клинок вонзился в грудь магистра ордена Луны.
Загремел упавший на камень черный меч. Захрипел, согнулся, удерживая в ране меч Игниса, Табгес, наполнил глаза пламенем и вдруг разделился на четыре части, загремел крыльями, залаял, обратился в четырех сэнмурвов и вылетел прочь из башни угодников в накатывающую на Бэдгалдингир ночь.
– Корча! – потрясенно прошептал Холдо. – Они не только одаривают корчей! Они сами корча! Но стать четверкой и владеть собой…
– Катена! – бросилась вперед Бибера.
– Серва? – обернулся Игнис. – Твоя магия ночного…
Она сидела на полу и держала на коленях голову Фестинуса. Слезы текли по ее щекам, но мокрые глаза были спокойны. Фестинус был мертв. Начиная от горла до пояса его тело провалилось, осыпалось прахом внутрь себя.
– Устала, – прошептала Серва. – Фестинус дурак. Какой же дурак. Прикрыл меня. Я ему говорила, не лезь. А он прикрыл. У меня еще было немного сил, я бы отразила удар могильного тлена. Отразила бы. Зачем…