Тень мачехи
Шрифт:
— Отдайте ребенка! — крикнула Инесса Львовна. Молодая подняла голову, и Вяземская вдруг поняла, что смотрит в глаза самой себе, двадцатилетней. А мальчик выглянул из своего укрытия и бросил на землю желтого резинового утёнка. И тот, звонко хрупнув — будто фарфоровый — разлетелся на множество осколков.
А в следующий миг Инесса вынырнула из сна и поняла, что в ее квартире кто-то есть. И этот кто-то возит по полу веником, перекатывая по безупречной чистоте кафеля тонко позвякивающие кусочки фарфора.
Новицкий. Это мог быть только он. Вяземская испуганно села в постели, бросила взгляд в зеркало трельяжа, и недовольно вздохнула.
Всё
Но кто знал, что Новицкий явится прямо с утра, после ночного дежурства? Хоть обычно и спокойными они были — психиатрия не хирургия или роддом — но Игорь всегда ехал досыпать к себе домой. На это, в общем-то, она вчера и рассчитывала, когда объедалась, отмокала в ванной, смывала лак с ногтей, и заваливалась спать в старой пижаме, даже не высушив волосы. Расслабилась, называется… Теперь на голове черти что, маникюра нет, лицо ужасно, и остается лишь надеяться на то, что Новицкий ещё не заглядывал к ней в спальню и не видел её в этой страшной пижаме из розового трикотажа, такой уютной, но так безобразно облегающей всё, что обвисло или заплыло жирком.
Вяземская принялась стаскивать с себя трикотажный ужас, чувствуя, как внутри растет недовольство. Зачем он явился в такую рань? Вроде умный человек, но бывает удивительно, просто убийственно нетактичным. И ведь знал же, как она ждала этой субботы, так мечтала выспаться! Ведь всю неделю — то отчет, то консилиум, то проверка из Минздрава…
Инесса Львовна поспешно влезла в длинную шелковую сорочку, отделанную у лифа широким кружевом, и, набросив золотистый пеньюар из того же комплекта, села к трельяжу. Побрызгала на лицо мицеллярной водой, протерла ей глаза, и решительно вскрыла пакетик с китайской маской-салфеткой: своим НЗ на случай косметического аврала. Знакомая дистрибьюторша привезла несколько штук из Поднебесной, сказала, маска омолаживает за пятнадцать минут на добрый десяток лет. И не соврала — Инесса уже успела проверить.
Набросив маску-салфетку на лицо так, что живыми на нем остались только глаза и губы — все остальное матерчатое, как у мумии — она взяла широкую деревянную «массажку» и расчесала спутанный пергидрольный блонд. Выдавила на ладони несколько капель масла («запах потрясающий, мужики с него дуреют», нахваливала его та же дистрибьюторша), втерла в волосы, прислушиваясь к кухонным звукам. Похоже, Новицкий решил позавтракать: пару раз хлопнул дверцей холодильника, потом захрустел ручной кофейной мельницей, налил воду в джезву… Заходить в спальню он явно не спешил, и это было только на руку.
Запах кофе — терпкий и будоражащий — пробрался в спальню через щель под дверью, и повис, дразня. Вяземская сняла маску и, сунув ее обратно в пакетик, приблизила лицо к зеркалу. Кожа посвежела, подтянулась, даже отеки вокруг глаз немного спали. Инесса Львовна еще раз расчесала волосы, и они, тяжелые и гладкие от масла, легли на плечи блестящей волной.
Вяземская еще раз критически оглядела себя в зеркале. «Неплохо, очень даже неплохо! — подбадривала она себя. Но смотревшая из зеркала полнотелая женщина с постаревшим лицом и распущенными волосами, похожая на молодящуюся русалку, вдруг отвернулась и закрыла ладонями глаза. — Господи, стыд-то какой! Ну кому я вру? Ведь он же мальчишка, он мне в сыновья годится, тридцать два года — а мне без пары недель пятьдесят! Ну что я себе напридумывала, ведь молодого хочу удержать, а зачем?… Ясно же, что не останется! И у меня к нему — нет любви, просто одной плохо, да и похожи мы: оба карьеристы, честолюбцы, которые и в медицине-то непонятно почему оказались, если разобраться… Ведь таблички на дверях кабинета и красивые цифры в отчетах беспокоят нас больше, чем здоровье пациентов. Но их, недужных, много — а жизнь одна, и мы в ней — крапивное семя*. Такими уж уродились»
И ее мысли потекли, уводя от главного, успокаивая, привычно подсовывая аргументы: да, ты видишь в нем себя, и тебе иногда неуютно от этого; да, ты никогда не любила лечить, но, глядя на него, осознаешь, что это не такой уж большой грех, и что ты не одна такая. И, вообще, должен же кто-то быть администратором. Ты в свое время лезла к должности по головам — теперь это делает Игорь. Но строить карьеру — дело уважаемое, и плевать, что Новицкий использует тебя как ступеньку. Он ведь для тебя тоже — просто способ: хорошо провести время, ощутить себя привлекательной, незаменимой, властной. Да и секс для здоровья необходим, а с ты расцвела, помолодела даже, да и цикл нормализовался, боли внизу живота прошли. Так что одни плюсы от этих отношений.
«Но, если всё так, почему тебе стыдно? И зачем дала ему ключ?»
Вяземской не хотелось отвечать на эти вопросы. И в зеркало смотреть тоже не хотелось. Запахнув пеньюар, она вышла из комнаты и прошмыгнула в санузел — умываться смысла не было, а вот зубы почистить не мешало, да и в туалет хотелось уже нестерпимо.
Когда она появилась на кухне, Новицкий кивнул, не поднимаясь из-за стола, и сказал, всё еще жуя:
— Инесса, прости, я разбил твою кружку.
— Слышала, — она тоже села за стол, отщипнула крошку сыра. — Как дежурство?
— Я потому и приехал, — помедлив, ответил он. — Ты бы всё равно узнала. Я решил, что лучше уж из первых рук.
Вяземская озадаченно сдвинула брови:
— Что-то случилось?
— Да, — он глотнул кофе. — Сотрудница твоя, Демидова, сейчас в полиции. Украла какого-то ребенка, а при задержании приступ выдала. Потом еще один. Я ездил к ней в ИВС.
Порывисто вздохнув, Инесса Львовна испуганно прикрыла рот рукой и покачала головой, не веря. Таня, такая правильная, разумная — и украла ребенка?…
— Там какая-то мутная история, — Новицкий снял очки, протер их клетчатым носовым платком. — Этот мальчик, вроде бы, у вас лежал. А потом оказался у Демидовой. Мать ребенка написала на нее заявление, поехала к ней домой с полицией, там мальчишку этого и нашли. Ну а Демидова при задержании сопротивлялась, орала что-то про кукол и кукольную машину, будто не в себе. В камере это продолжилось. По симптоматике — то же самое, что и тогда, на работе.
— Но это же скандал… — растерянно пробормотала Вяземская. Замерла, невидяще глядя перед собой. Мысли будто расползлись в разные стороны, оставив в голове серую пустоту. Шок оказался столь же сильным, сколь и недоверие.