Тень Уробороса. Эпоха лицедеев
Шрифт:
— Да нет, знаешь. Я как-нибудь… как-нибудь.
Джоан округлила глаза:
— Серьезно, что ли?! Тебе это надо?
— Я уже и не понимаю, Джоан, что мне надо, а что нет. Думаю: пусть судьба решает.
— Это тебе гормоны в башку стукнули, — с уверенностью сказала она, внимательно посмотрела на меня поверх свирепо стиснутой в зубах сигареты и, щелкнув плазменной зажигалкой, прикурила. — На дворе тридцатые, все катится к черту — а она рожать вздумала. Но дело твое, — клуб дыма вырвался из ее рта.
Я засмеялась и разметала дым рукой:
— Вообще-то это ты меня отговаривать должна была бы, если бы я тебя о чистке просила… По идее…
Джоан снова налила нам вина:
— А я и отговариваю. Когда на работе. Смотрю на этих дур и думаю: ну на кой черт ты это мясо для очередных военных операций плодишь? Уж такой спектр контрацептивов кругом, нельзя же такие глупости делать. А сама отгова-а-ариваю, картинки идиллические рисую, распинаюсь шелковой гладью: «Ты и бэби, представь, какая прелесть»! А что — инструкция у нас такая, куда денешься? Обязаны говорить! Но тебе-то я так не могу… врать… Ты и сама не хуже меня видишь, взрослая тетенька уже, слава богу! Просто так, думаешь, от нечего делать, что ли, уже три с лишком десятка лет повсюду пропаганда такая: плодитесь, плодитесь, плодитесь! Реклама, СМИ, чертовы эти брюхатые знаменитости как пример для подражания, ханжи… Ага, давайте! Так и вижу жирного змеюку в каске и с чешуей в маскировочных пятнах. Он веревочки поддергивает, и где нужно приказы отдает: еще жрать хочу, еще! И партиями ему в пасть пацаны наши топают. Кого глотает, кого пожует, искалечит да выплюнет… Тварь ненасытная… Только не надо забывать, что у знаменитостей детишки наверняка отмазаны от любых невзгод. В том числе военных.
— Тебя послушать, так ради борьбы с этой тварью нам вымереть просто нужно…
Джоан невесело хохотнула:
— А мы и так все вымрем! Не через пару лет, так через полвека-век. Уже сейчас машина эта вовсю лопастями машет. Только дураки-военные ни черта не замечают. Потому как тот змеище кому положено — глаза застит. Или щедро делится подачками, чтобы заткнулись и не мешали. Или сжирает: ему все на пользу…
— Бр-р-р! Ужасы ты какие-то на ночь рассказываешь. Да еще и кощунственные: Рождество ведь сегодня!
— А ты попомни мои слова! — она разом махнула весь стакан, пополоскала вином рот и вдумчиво проглотила. — Ладно, ты меня не слушай. Рожай. Все ж веселее будет. Я на самом деле малышей люблю. Но как подумаю, что их ждет, так с души и воротит…
— Не верю я в конец света. Его уже кто только ни предрекал — ничего, выкарабкивались до сих пор.
— Наслушалась банальностей… Ты думаешь, это злобный зверь с тремя шестерками на рогах и вавилонской блудницей на спине вылезет из моря и устроит тут Армагеддон? И вот так, сразу, убивать всех начнет, только в очередь вставайте? Не-е-ет, Кейт! Мы в зеркала смотримся и зверя этого не видим. Мы сами себя прикончим, и не сразу, а постепенно. Самое смешное, что никто при этом не плох и не хорош. Р-р-р-разнонапр-р-р-авленность целей, всего-навсего. Битва микробов-паразитов на маленькой заштатной планетке в галактике Млечный Путь…
— О'кей, Джоан! Давай уже замнем эту философию. Не нравится мне что-то твой настрой. И так хреново.
— Тошнит? — сочувственно спросила подруга.
— Сейчас — нет, а так — почти все время.
— Бедная! Что-нибудь придумаем.
В ее темных глазах мелькнуло сочувствие. Хорошая она баба, но всякого насмотрелась. А циничность — это ее маска. Я была рада, что у меня есть такая подруга…
Квентин родился летом. Джоан пришлось помучиться со мной. Мало того, что пока я его носила, не раз и не два падала в обмороки и совершенно не могла работать, мало того, что я чувствовала себя одиноко, будто бездомная собака, так еще и роды были тяжелыми. Так ко всему прочему подруга вытащила нас обоих чуть ли не с того света.
Содрогаясь в последних схватках, я подумала: наверное, это мне расплата за что-то ужасное, что я совершила когда-то и просто не помню этого. Ведь так не бывает, чтобы ни за что ни про что…
Это было что-то вроде прозрения, ведь в те минуты мне довелось находиться как нельзя более близко к «иному» миру. К миру, в который я не особенно верила прежде.
Может быть, я была блудницей, грешницей, убийцей?..
— …мужиком! — ворвался в мое сознание веселый голос Джоан и резвый крик моего сына. — Эй! Кейт! Ты с нами? Я говорю, вырастет — будет потрясным мужиком. Сын твой.
И показала мне существо. Багровое, складчатое — как шарпей. Кричащее. Любимое…
— Квентин! — сказала я, протягивая руки.
— У-у-уйди к черту, уронишь, дохлая еще! — Джоан отпихнула мои дрожащие конечности, которых я почти не чувствовала, и сама уложила малыша мне на грудь.
Так странно: там, ниже, под грудью, уже ничего не топорщится, и я вижу собственные коленки без зеркала…
Я похожа на раздавленную лягушку. Больно, муторно, жарко. Хочется вылезти из этого отвратительно-чужого тела и больше уже никогда не возвращаться в него…
— Не знала, что ты питаешь нежные чувства к Тарантино! — ковыряясь во мне иглой, говорила подруга.
— К какому Тарантино? — выдохнула я, разглядывая мокрую черноволосую макушку Квентина. Младенец не просто присмирел, но даже еще и заснул.
Охать и всхлипывать меня заставляло то, что хоть и с обезболивающим, а все-таки мучительно, когда тебя зашивают.
— Ну, был такой режиссер, веселый дядька. Вроде и сейчас еще живой, только старый. Да ты его фильмы видела, наверное. Квентин Тарантино.
— Ну не-е-ет! — кажется, я поняла, о ком она говорит. — Нет, конечно! Мне просто имя нравится. Кстати, в Штатах — довольно распространенное… Слушай, дай попить, а?
— Тебе еще нельзя.
— Я знаю. Ты мне ваткой губы промокни. А то сейчас сдохну от жажды.
— Не сдыхай, поживи еще, — напела Джоан по-испански и протерла мне губы мокрым ватным тампоном, а я жадно слизнула влагу. — Вообще-то в этом месте (я про песню) полагалось бы поржать, но я тебя прощаю. Э! Э! Довольно! Ишь, вцепилась!
— Сделаешь мне инъекцию снотворного, Джоан? Я вымоталась, а уснуть, знаю, не смогу.
— Да хоть сейчас! Лишь бы ты уже перестала трепаться и лежала спокойно!
Реальность поплыла у меня перед глазами.
Еще не сон и уже не явь… Водоворот мыслей, всплески воспоминаний.
Я видела лица. Незнакомые. Какие-то… странные. Когда мы разглядываем запечатленные на картинах или фотографиях образы наших предшественников в этом мире, воображение подсказывает нам все: жителем какой исторической эпохи был тот или иной человек, почему он одевался именно так, носил именно такую прическу. Даже типы лиц могут выдать время, в котором обретались их обладатели.