Тени и зеркала

Пушкарева Юлия Евгеньевна

До того дня, как Форгвин, его старший брат и любимое сокровище Хордаго, пал в одном из боёв на границе Ти'арга.

Ну вот, ещё и Форгвин, тоскливо сказал себе Конгвар. Что же за вечер такой — одна темнота лезет в голову… Не иначе как Зельд, божок ночных кошмаров, поворожил над ним. Конгвар заставил себя вернуться к беседе.

— Так что же с ним сделали?

— Убили, конечно, — милостиво согласился Дорвиг. — Другой вопрос — как именно. Этот щуплый выродок швырял в нас не то молнии, не то огненные стрелы, да только всё промахивался… Потом махнул рукой и вызвал из воздуха какую-то синекожую тварь — я и разобрать не успел, что это было…

— Синекожую? — повторил Конгвар, решив, что ослышался.

— Ну да, —

невозмутимо подтвердил Дорвиг — у него это явно и тогда не вызвало большого изумления. — Из синего дыма и с каким-то хвостом, а на голове что-то наверчено… Да кто их разберёт, южных колдунов. В общем, один из моей сотни, Твилго — далеко пойдёт мальчишка, — (насколько знал Конгвар, «мальчишка» был на пару лет старше его самого), — метнул в неё дротом, а он прошёл сквозь, как через масло. А потом возьми да и крикни той твари — по-миншийски, уж как умеет — мол, а надо оно тебе, ради такого подлеца горбатиться, разве не видишь, что он под удар тебя ставит?…

— И тварь выслушала? — усомнился Конгвар. Хордаго закивал и, отхлебнув из кубка, перебил Дорвига — он даже раскраснелся от волнения:

— Больше того — повисела-повисела в воздухе, а потом развернулась и расплющила волшебника в лепёшку. Отвратное, должно быть, зрелище было — кишки по всему берегу… Разве не забавно? — и снова захохотал, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы. Конгвар через силу улыбнулся, ощутив внезапную тошноту.

— Ну… Довольно странно.

— Странно? Да это настоящее чудо, сынок! Хоть после такого эти овцы из Минши должны понять, что нет смысла противиться львам!

— Ну, львы ведь на гербе Дорелии, — сказал Конгвар, надумав впервые за пир блеснуть остроумием. — Не думаю, что…

Его прервал утробный нестройный вой с другого конца стола: там гости всегда пьянели раньше и теперь затянули песню — одну из старых, застольных. Кажется, это был кусок из «Сказания о безголовом моряке»; по крайней мере, мотив его напоминал, а слова так отчаянно перевирали и проглатывали, что Конгвар и не пытался их разобрать. История о синей твари не шла у него из головы: он никогда не слышал, чтобы создание волшебника, даже иллюзорное, обращалось по чьему-то наговору против него самого. Либо Дорвиг просто врёт, что почти невероятно, либо… Что-то в этом было странное, жутко неправильное, но Конгвар не мог уловить, что именно. Он ничего не понимал в магии.

Хордаго, чуть покачнувшись, встал со скамьи; его лицо под седой гривой стало уже совсем багровым. Отсалютовав кубком столу, он крикнул что-то жизнеутверждающее и поддержал пение… Конгвар, неизвестно чем вдруг встревоженный, тоже поднялся и тронул отца за локоть.

А в следующий миг всё нормальное в мире разрушилось: Хордаго стал заваливаться на бок, прямо на руки сына, так неожиданно, что в первую секунду тот осел. Краснота лица сделалась болезненной, переходя в синеву; пение оборвалось, и задвигались скамьи. Король попытался что-то произнести, но с губ сорвался хрип, а следом за ним — белая пена; испуганные глаза почти вылезли из орбит, и в глубине зрачков, за светло-голубой радужкой Конгвар с ужасом видел своё отражение. Окаменев, он сидел на полу, сжимая в объятиях большое содрогающееся тело и не слыша ничего, кроме глухой тишины, не испытывая ничего, кроме не завершившегося недоумения.

В какой-то момент, когда дрожь прекратилась, Конгвар поднял голову — чтобы увидеть за спинами мужчин в кольчугах прекрасную, хрупкую женщину, чьи золотые волосы стелились по горностаевому меху длинной мантии. В глазах у неё был холод — точно за стенами Ледяного Чертога.

ГЛАВА V

Дорелия. Энтор, королевский дворец

— Рассветает уже, скотина! Хватит, выспался!..

От жуткой боли, пронзившей после этого всё тело, Ривэн едва не завопил в голос, но из последних сил удержался. Его пнули

под рёбра — причём сапогом и, кажется, не первый раз; он осознал это, как только разлепил веки. Ноющие ушибы и ссадины (он привычно пробежался по телу мысленным деловитым взглядом, чтобы сосчитать их и вообще прикинуть урон, нанесённый его единственной шкурке) дополнялись гудящей тяжестью в голове и прямо-таки мертвящим холодом от каменного пола, на котором он лежал. Приятных перспектив, что и говорить, маловато.

Грубый окрик откуда-то с высоты повторился, на этот раз расцветившись забористой бранью — Ривэн не сомневался, что во всём Обетованном никто не сквернословит талантливее энторских стражников. Опасаясь новых пинков, он повернулся набок и как можно медленнее встал на четвереньки. Голова кружилась, но не так сильно, как можно было ожидать; зато в горле пересохло, будто последнюю неделю он провёл под палящим солнцем в степях Шайальдэ.

— Воды… Пожалуйста…

— Будет тебе вода, целым жбаном окатят! — стражник схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги, заставив покачнуться от боли. Ривэну почему-то вспомнились розги наставников из приюта, и он невольно сжался, про себя пожелав стражнику подхватить болотную лихорадку.

— Где я?

— В королевской тюрьме, дубина, — любезно отозвался стражник, не прекращая зачем-то держать Ривэна за ворот; его испещрённое шрамами злобное лицо и провонявшее луком дыхание совсем не располагали к беседе. — Твоя очередь идти на допрос к милорду.

Ну конечно — нелепо было и сомневаться, что всё именно так… Попался, так глупо попался! И ведь некого винить, кроме себя… Ривэну туманно вспомнилось, какие странные взгляды временами бросал на него смуглый «кезоррианец», как то и дело отлучался ненадолго, как ворвались потом стражники… И не догадался же, провинциальный дурак, не распознал королевского соглядатая!..

Однако Ривэн одёрнул себя: во-первых, пока он жив, а что может быть важнее?… Во-вторых, принимаясь за ремесло, разве он не знал, что будет попадаться? До сих пор его ловили только по мелочам — можно сказать, за руку, и до темницы дело никогда не доходило, но рано или поздно такое везение должно было закончиться. Даже Чёрный Этейль, легендарный глава энторской Гильдии, первый вор всей Дорелии, несколько раз попадался и был на волосок от виселицы — так чем же он лучше?

Вернув относительное спокойствие, Ривэн огляделся — благо в голове у него постепенно прояснялось, и на ногах он стоял увереннее. Как и следовало ожидать — тесный, изъеденный плесенью каменный мешок со спёртым воздухом. В подобных местах Ривэн обычно представлял себе тюфяк, но тут не было даже его — только куча грязной соломы, сваленная в углу, а ещё железное кольцо в одной из стен, от которого тянулась зловещая на вид цепь, напоминавшая сытую змею… На нескольких камнях в другой стене виднелись тёмные пятна, о происхождении которых Ривэн предпочёл не задумываться. Единственным источником света служило узкое зарешёченное окошко под самым потолком. Ну и дверь, разумеется — знатная, обитая металлом, она казалась самой добротной вещью в помещении и была наглухо закрыта. На поясе у стражника непринуждённо позвякивала связка ключей; Ривэн, вздрогнув, подумал, что после господина Телдока долго ещё не сможет смотреть на чей угодно пояс…

— Ну чего ты головой-то крутишь, как филин шальной? Оклемался, что ли?… Пошли, сполоснуть тебя надо.

— Сполоснуть?… — не понял Ривэн, почуяв во внезапно потеплевшем тоне стражника что-то недоброе. Тот, подтверждая его подозрения, желтозубо ощерился.

— Ну, ты же просил воды? Негоже таким грязным крысёнышем представать перед милордом… К тому же вам предстоит долгий разговор — про всех дружков из Гильдии расскажешь. Лорд умеет узнавать, что ему надо.

Одарив Ривэна таким ворохом заманчивых обещаний, стражник ощутимо пихнул его в плечо, разворачивая к выходу. Ривэн решился воспротивиться.