Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Ну чего ты? – повысил голос Филька.
– Сейчас, – сказал Фрол и вдруг сел на песок. – Сейчас… Покурить бы…
Трясущимися руками зашарил по карманам. Но табак был мокрый.
– Сверни ему папиросу, Демидка. Да живее, дьявол! Может, продерет зельем мозги.
Через полминуты Демид сунул в рот Фролу зажженную папиросу. Фрол жадно глотал вонючий дым и смотрел туда, где скоро должно было взойти солнце. Там все небо набрякло кровью. И красные туманы мертво висели над Светлихой, над зареченскими
Вместе с этим кровавым рассветом наступало медленно звенящее пронзительным звоном в пустой голове похмелье. А Фрол все глотал и глотал едкие табачные клубы точно так же, как глотает сейчас, сидя с Устином Морозовым в снегу на берегу Камышового озера.
… Наконец папироса прижгла ему губы. Он бросил ее в снег и увидел, как откровенно ухмыляется в бороду Устин.
«Глаза никому не выклевывал… Не выклевывал…» – стучало молотком по Фроловым вискам. И неожиданно для самого себя Фрол сказал вслух:
– Ты, однако, похлеще Фильки будешь…
– Какого Фильки еще? – повернулся к нему Устин.
– Не прикидывайся, видать ворона по перьям. Меньшиковыми, сволочь, подослан. Сами-то они боятся сюда… Я думал, сдохли где Демидка с Филькой…
Устин посмотрел теперь прямо в глаза Фролу, пожал плечами:
– Ей-Богу, тронутый ты, что ли? Ни с того ни с сего огрел палкой, а теперь о каких-то Демидках да Фильках плетешь.
Морозов поднялся, встал на лыжи, добавил строго:
– Тверской губернии я уроженец, деревни Осокино, понял? – И совсем другим голосом: – Пойдем, что ли. Стемнелось уж. Или ночевать тут будешь?
С этого дня в отношении Курганова к Устину Морозову и произошла некоторая перемена…
Глава 15
Весь день колхозники подвозили к скотным дворам сено – кто всего несколько пластов, кто полвоза, кто воз.
Устин Морозов снял Митьку Курганова с ремонтных работ и заставил сметывать сено в скирду. Рядом с ним встал Филимон Колесников, решивший, как он сказал, «поразмяться от конторского сидения». Наверху принимала и раскладывала сено Клавдия Никулина.
– Давай, давай, Клашка, поворачивайся! Это тебе не огурцы считать! – орал Митька, кидая и кидая пласты наверх, стараясь завалить ее с головой.
Он взмок, сбросил сперва фуфайку, потом пиджак. Клавдия тоже дышала тяжело, но не сдавалась, ничего не говорила и хоть с трудом, но успевала раскладывать пласты.
– Давай, давай, дядя Филимон! – кричал Митька и Колесникову. – Позор на всю деревню – два мужика одну бабу завалить не сумели…
– Ну и язык у тебя, Митяй! – Филимон вытер рукавом мокрую, изъеденную морщинами шею. – Оторви да брось на дорогу…
– Его язык и оторванный не перестанет чесаться, – проговорила сверху
Подъехал, сидя на возу, сам бригадир. Он остановился метрах в тридцати.
– Уберите вот эти копешки, поближе подъеду, – сказал он.
– Сваливай там, – махнул рукой Митька.
– Зачем же? Потом к скирде таскать далеко. Я подъеду.
– Ну, жди тогда.
И снова Филимон и Митька метали сено, а Клавдия укладывала. Наконец Филимон, обессиленный, привалился к скирде.
– Ох и зверь ты в работе! Уморил старика насмерть!
– Отдохни, папаша. Вон помощница идет! – крикнул Митька, не прекращая работы.
К ферме от телятника шла Иринка Шатрова. Услышав Митькин возглас, она вскинула голову, свела брови к переносице, глянула на Курганова:
– А что ты думал, испугалась работы, что ли? – И повернула голову к Колесникову, засовывая поглубже под платок волосы: – Давай, дядя Филимон, какие-нибудь вилы.
– Да нету лишних-то, дочка. Погуляй лучше.
– А то мозоли набьешь, ручке больно будет, – усмехнулся Митька.
– Ты о себе беспокойся, – кольнула его глазами Иринка. И пояснила: – Разговорчив больно, как бы язык волдырями не взялся.
– Опять язык! Тьфу! – в отчаянии сплюнул Митька. – Да я его тряпочкой завязал, чтоб не натереть!
Но Иринка больше не удостоила его даже взглядом, побежала в коровник, принесла вилы.
Потуже затянув платок, она обошла вокруг невысокой еще скирды, прикидывая, с какой стороны легче на нее влезть.
– Садись, закину. – И Митька подставил вилы.
Иринка демонстративно не приняла шутку, воткнула свои вилы в скирду на уровне груди и попросила Колесникова:
– Подержи-ка, дядя Филимон.
Колесников молча подставил плечо под черенок вил. Получилось нечто вроде перекладины. Иринка сильным рывком оторвалась от земли, уперлась о перекладину напружинившимися руками, стала на нее сперва левым коленом, затем правой ногой и, ухватившись за Клашкину руку, оказалась на скирде. И уже сверху бросила Митьке:
– Так что обошлись без вашей помощи. Закидывай лучше сено. Подай мне вилы, дядя Филимон.
Вот теперь-то действительно Митька озверел. Весь засыпанный трухой, он молча, чуть только покряхтывая, швырял и швырял наверх целые копны.
Устин Морозов, сидя на возу, молча наблюдал за тем, что происходит возле скирды. Затем полез за табаком, свернул папиросу. Делал все это не спеша, время от времени окидывая взглядом Митьку, Иринку, Клашку…
В течение нескольких минут не проронил ни слова. Ирина ловко и привычно раскладывала пласты по краям. Вниз она даже и не смотрела. Зато Клавдия нет-нет да и бросала тревожные взгляды на Митьку.