Тени над Гудзоном

Башевис-Зингер Исаак

Баран подхватывает его на рога, несет его, бежит с ним. Где ограда? Ведь была же ограда!.. Стало светло, и Грейн открыл глаза. Был вечер, и он увидел Лею: низкую, толстую, с высокой прической, маленьким носиком, пышной грудью и слегка раскосыми глазами. Она была похожа на японку. Лея стояла и смотрела на него с печальной улыбкой матери, чей ребенок тяжко согрешил. Она еще не сняла пальто, значит, только что вошла с улицы. Губы толстые, а верхняя губа вздернута, и из-под нее видны мелкие зубы. Зубы были украшением Леи: абсолютно белые, без единой пломбы. Лея до сих пор могла разгрызать сливовые косточки. Хотя она стала круглой, как бочонок, в ее лице все еще оставалось что-то девичье. Грейн услышал, как она спросила:

— Ну, ты выспался? Чад из головы выветрился?

— Который час?

— В котором часу ты должен ей позвонить? — вопросом на вопрос ответила Лея.

Он бросил взгляд на будильник, стоявший на ночном столике.

Да, сейчас он должен был позвонить Анне. Лицо Леи сразу же стало серьезным.

— Герц, я должна с тобой поговорить.

— Что случилось?

— Герц, сегодня в шесть часов утра позвонил какой-то Станислав Лурье. Ты знаешь, кто это?

Грейн не ответил. Во рту у него стало горько.

— Герц, это конец.

— Ну, раз конец, значит, конец.

— Раз уж ты довел до этого, все дело не имеет никакого смысла. — Лея говорила медленно, непринужденно, как будто речь шла о какой-то мелочи. Она отвернулась, открыла дверцу платяного шкафа и повесила в него пальто. Потом поправила платье, сползшее с вешалки.

— Что ты хочешь делать? — спросил он.

Лея повернулась к нему боком:

— Не знаю, но мы не можем больше жить вместе. Через час после этого Лурье позвонил Борис Маковер. Он так орал, что я едва не оглохла. Мне было стыдно перед детьми.

— Ну так я съеду.

— Я тебя не выгоняю. Здесь все твое. Но ты должен найти какой-то путь…

И Лея наполовину залезла в шкаф. Она там копалась, копалась, перевешивала все платья, поправляла все вешалки. Она покачивала головой, как человек, который стыдится показать свое лицо. Грейн встал с постели и направился в свою комнату, чтобы позвонить. Он шел на нетвердых ногах. Включил свет и закрыл за собой дверь. «Лучше уж так, — думал он. — Обойдусь без долгих разговоров…» Он рухнул на стул рядом с письменным столом. Поколебавшись, начал набирать телефон Анны. Сон не освежил его, наоборот, он чувствовал себя еще больше измученным. Чтобы набрать номер, ему потребовалось больше времени, чем обычно. К телефону подошел Станислав Лурье. Грейн услышал злобный и визгливый голос человека, которого позвали посреди ссоры, оторвав от ее продолжения.

— Алло!

Грейн хотел ответить, но не мог произнести ни слова. Он хотел положить трубку, но и этого не сделал. Он прислушивался к напряженному молчанию на той стороне провода. Тишина длилась довольно долго. Затем Станислав Лурье принялся хрипеть и издавать звуки, похожие на шорох, издаваемый старинными часами перед тем, как зазвенеть.

— Пане Грейн, я знаю, что это вы, — сказал он по-польски. — Сейчас я позову мою жену, но прежде прошу вас выслушать меня. Она пока не может подойти. Она принимает ванну.

Грейн не ответил.

— Алло, не кладите трубку. Если вы не хотите со мной разговаривать, то ничего не поделаешь. Однако вы можете хотя бы меня выслушать.

— Да, я слушаю, — произнес Грейн. Только теперь он ощутил, что у него пересохло во рту и в глотке. Эти три слова он произнес очень хрипло.

— Пане Грейн, прежде всего я хочу сказать, что к вам лично у меня нет никаких претензий, действительно никаких. Моя точка зрения такова, что это она дала мне под свадебным балдахином, как говорится, клятву верности, она, а не вы. У евреев, может быть, не клянутся в верности, но вы ведь знаете, что я слабо разбираюсь в еврейских законах. По-польски брак называется slub, а кроме того, это слово означает «клятва». Но я не хочу сейчас вдаваться в рассуждения о философской стороне вопроса. Да, с клятвой или без клятвы, но она стала моей женой, и без всякого принуждения. Я старше ее, и я все потерял, но не думайте, что я на нее набросился. Во-первых, это вообще не в моем характере. Я по своей натуре барин, и, как говорится, денег у меня нет, но честь есть. Во-вторых, я вообще не был настроен начинать жизнь заново после того, как потерял всю свою семью, которая была самой большой драгоценностью моей жизни. Я хочу, чтобы вы знали: я не лгу вам, потому что в том состоянии, в котором я пребываю сейчас, не лгут. Правда состоит в том, что она влюбилась в меня — почему, этого я не знаю до сего дня — и фактически бегала за мной. Я не говорю этого, Боже упаси, чтобы ее унизить. Я говорю это потому, что это факт, и ее отцу об этом известно. Она зашла так далеко, что подослала ко мне своего отца как свата и фактически, как говорится, загнала меня в угол, потому что мужчины по своей природе стыдливее женщин, и в каждом из нас есть своего рода рыцарственность, насквозь глупая и непрактичная. У женщины этого нет. Она не признает ничего, кроме своих собственных потребностей и выгоды. Но я не хочу вам читать антифеминистскую лекцию. Я не хочу, пани Грейн, чтобы вы ошибочно думали, будто я ее соблазнял или что-то в этом духе. Она обо мне все знала — и о моем возрасте, и о состоянии, в котором я пребываю физически и психически. Я сломленный человек, пане Грейн, а когда человек сломлен,

он нездоров и ненормален. Один Бог знает, не было бы для меня лучше, останься я в Африке или в Гаване, где образованному человеку из Европы легче устроиться. Я хочу вам еще кое-что сказать, пане Грейн. Я делаю это не для того, чтобы отомстить или разрушить ваши планы. Я рисковал, и то, что произошло вчера ночью, окончательно все убило. Я уже забыл, что хотел сказать. Лучше всего было бы, если бы мы встретились и поговорили, как говорится, с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной. Вы не должны меня бояться. Можете быть уверены, что я не приду ни с револьвером, ни с ножом. Хе-хе. Я настолько еврей, что любой акт физического насилия мне противен и чужд. Я еще многое мог бы вам сказать, но Анна вот-вот выйдет из ванной комнаты, а она нам помешает. То, что я хотел вам сказать, имеет отношение к одному роману, который у нее был до меня, в той же самой Касабланке. Я не хочу на нее доносить, но поскольку вы собираетесь связать с ней свою жизнь и разрушить собственную семью… Я сегодня разговаривал с вашей любезной супругой… или, может быть, это было вчера? Я словно потерял чувство времени. Так, может быть, мы могли бы где-нибудь встретиться?

— Когда? Где?

— Вот она идет. Позвоните мне, ладно? Подождите секунду. Вот моя жена… Прошу вас, заклинаю вас, позвоните мне!..

И Станислав Лурье замолчал. Грейн услышал звуки борьбы. Видимо, Анна пыталась вырвать трубку из его руки.

6

Грейн ожидал, что Анна сразу же заговорит с ним, но кто-то, видимо, положил трубку или просто нажал на рычаг телефона. Грейн услышал гудок, свидетельствующий о том, что связь прервана. После короткого колебания он позвонил снова, но на этот раз было занято. Грейн не понял. Там кто-то разговаривает? Через несколько минут все еще было занято. У него было странное предчувствие, что телефон семейства Лурье останется занятым долгое время. Он знал это с уверенностью, которую невозможно объяснить никакой логикой. Так оно и было. Он ждал пять минут, десять минут, но линия оставалась занятой. Он подошел к книжному шкафу и просмотрел корешки книг. Они стояли там все: «Диалоги» Платона, «Трактаты» Аристотеля, «Этика» Спинозы, избранные произведения Локка, Юма, Канта, Гегеля, Шопенгауэра, Ницше. Все они чему-то учили, что-то проповедовали, но чем они могли помочь ему, Грейну, в его нынешнем положении? Он был испуган. Может быть, трубка висит на проводе, а он не дает ей разговаривать? Или он совершил акт насилия? Или Анна в последний момент раскаялась? Грейн вспомнил речи Станислава Лурье о том, что у нее было какое-то приключение в Касабланке. «Ну, это просто огонь, огонь», — прошептал он.

У этих слов был как бы двойной смысл. Он определял ими как достоинство, так и недостаток. Он сам себя стыдился за двусмысленность собственных чувств. Было время, когда подобное обвинение сразу бы его оттолкнуло, но в оценках Грейна уже что-то перевернулось. Сейчас он испытывал к ней какую-то смесь отвращения и восхищения. «По крайней мере, мне не будет с ней скучно, — словно оправдываясь, подумал он. — Жениться? Я должен маневрировать, чтобы Лея со мной не развелась… У меня обязательно должен сохраниться дом, в который я мог бы вернуться». Он снова попытался позвонить Анне, но телефон по-прежнему был занят. Грейн вынул из книжного шкафа «Этику» Спинозы и перечитал пару строк об управлении чувствами. «Зачем Бог дал чувства, если ими надо все время овладевать? Какова вообще биологическая цель этой поздней любви? О да, Анна этой ночью что-то болтала о ребенке. Она хочет завести от меня ребенка! Может быть, именно в этом дело. И в каком-то четвертом измерении уже готов образ нашего сына или нашей дочери, а мы должны тут сделать то, что уже готово в какой-то другой сфере…» Он зашел на кухню и увидел Лею. Она сидела за столом и ела хлеб с рыбой. Лея перестала жевать.

— Если хочешь, я накрою тебе ужин.

— Нет, спасибо.

— Присядь на минутку. Я все-таки заслужила, чтобы ты перекинулся со мною парой слов.

— Я не хочу мешать тебе есть.

— Какое значение имеет моя еда? Герц, я хочу тебя кое о чем спросить.

— Ну, спрашивай.

— Герц, что с тобой? Зачем ты все это делаешь? Ты уже не мальчик. Бог свидетель, что я тебе все прощала и готова была прощать и дальше, но теперь, я вижу, ты хочешь все разрушить.

— Я не могу принудить тебя развестись. Если ты не захочешь разводиться, ты останешься моей женой.

— Какой смысл оставаться твоей женой при таких обстоятельствах? Это не просто одно из твоих тихих приключений. Это скандал. Отец звонит, муж звонит. Муж сказал, что он добьется, чтобы тебя депортировали.

— Так он сказал?

— Я не лгу.

— Ну…

— В чем дело? Ты так влюбился?

— Я знаю только одно: мне скучно, скучно до смерти. Бывают дни, когда мне так скучно, что хочется пустить себе пулю в лоб.

— Со всеми твоими романами?

— Нет у меня никаких романов.