Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Куда делась эта Эстер?
Грейн не ответил.
— Почему тебе так скучно? У тебя есть семья, дети, прекрасный дом. У нас есть, слава Богу, доход и даже возможность отложить немного денег. Ты уже забыл, как ты мыкался в талмуд-торе в Бронзвилле?
— Я ничего не забыл.
— Ты ведь всегда говорил, что будь у тебя для этого условия, ты бы написал книгу.
— Мне не о чем писать. Что я знаю такого, чего другие не знают? Я занялся темой, в которой уже заранее оказался банкротом, философией, которая мертва уже две тысячи лет. Она мертворожденная. Загадок становится все больше, и нет никакого способа их разгадать. Все безнадежно.
— А
— С ней я могу, по крайней мере, забыться.
Лея отодвинула блюдо с рыбой.
— Что я могу поделать? Я не могу тебя развлечь. Зачем ты женился на мне, если я такая простая?
— Я не жалею об этом, Лея. Я тогда любил тебя и сейчас тоже люблю. Ты — мать моих детей. Но ты должна меня освободить.
— Освободить? Свободнее тебя нет ни одного мужчины в Нью-Йорке. Ты делаешь что хочешь, и ходишь куда тебе нравится. Поверь мне, я не так глупа. Я все вижу и все знаю. Ты толком от меня даже не скрываешься. Но все-таки должен быть какой-то предел.
— Граничные условия таковы: что бы я ни говорил и что бы я ни делал, мы остаемся мужем и женой. Никакая сила не может принудить тебя к разводу. Я не молодею, а старею. Если мы останемся мужем и женой, то раньше или позже будем снова вместе.
— Когда? Я вижу все твои уловки, Герц! Ты хочешь на ней жениться и при этом хочешь, чтобы я оставалась твоей женой. Хочешь обманывать нас обеих — меня и ее.
— Если обманывать, то всех…
— Ты никого не обманываешь, кроме самого себя…
Он не ответил, и Лея снова придвинула к себе тарелку. Грейн посмотрел на голову рыбы. «Она тоже жила. Страдала, наверное, тоже. Если после смерти тела остается душа, как утверждает профессор Шрага, то и рыба должна получить свою долю бессмертия…» Грейн восхищался Леей, следил за каждым ее движением. У него возникло ощущение, что он — ребенок, который следит за своей матерью. Давно ли он был мальчишкой и учился в хедере? Его отец сидел при свете свечи и писал гусиным пером на пергаменте. Покойная мама чистила картошку, скребла брюкву, месила тесто на клецки. В чердачной комнатке было так тихо, что он слышал, как перо скребет по пергаменту. Теперь они оба уже прах. Варшава сожжена. Евреи стали пеплом. Остался он, Герц-Довид, беженец, и он заглушает свое горе сексуальными фантазиями, несдержанными речами, болезненными развлечениями. Что ему делать? Прочитать вечернюю молитву? Снова вознести хвалу Господу и Его милосердию к Своему народу?..
Зазвонил телефон. «Это Анна!» — крикнуло что-то внутри Грейна. Он вскочил. Перевернул стул, ударился коленкой. Едва не упал в коридоре, споткнувшись о ковер. В комнате Грейна было темно. Ему потребовалось время, чтобы найти выключатель. Он с дрожью поднял трубку. И услышал мужской голос, который спросил Аниту. Грейн был сбит с толку. Впервые какой-то мужчина звал Аниту. Грейн растерялся. «Как далеко это уже зашло? Хотят мою дочь?..» Он направился к ней в комнату, но там было темно. Он вернулся к телефону, чтобы сказать звонившему мужчине, что ее нет дома.
— Может быть, вы хотите что-то ей передать? — спросил он.
— Спасибо.
И мужчина положил трубку. Грейн еще какое-то время держал телефонную трубку в руке. Потом тоже ее повесил. Ему не понравились ни голос звонившего, ни его поведение. Он вел себя резковато. Похоже, человек средних лет… Что-то в глубине Грейна усмехнулось и шепнуло: «Ну что же, это неизбежно… Мера против меры…» Он сел и стал смотреть на телефон, будто пытаясь определить по аппарату, занято ли еще у Анны или линия уже свободна… «Лучше подожду… Сосчитаю до ста. — Он начал считать, но, дойдя до двадцати с чем-то, сбился. — Я должен подождать, подождать…» Грейн выдвинул ящик шкафа и увидел свою рукопись, одну из бесчисленных заметок, которые он когда-то приготовил для своей книги о каббале. Он прочитал:
…служение Богу означает лишь одно: что Бог нуждается в службе человека. Как это может сочетаться с совершенством Бога? Есть один ответ: Как бы безграничны ни были силы Бога, есть такие вещи в мире, исправить которые с течением времени может лишь обладающий свободой выбора человек. Ибо грядущее принадлежит Богу лишь в силу силы, а не в силу действия. Бог нуждается в человеке для того, чтобы обеспечить наступление счастливого конца мировой драмы…
Он поднял трубку и снова попытался дозвониться до Анны, но линия все еще была занята. Теперь у него появилось ощущение, что ее телефон остается занятым по вине какой-то враждебной силы, силы, желающей погубить его, смешать с прахом все его радости, прогнать всех его близких. Это тот враг, который вечно мешает ему — и изнутри, и снаружи…
7
«Я должен набраться терпения, — говорил себе Грейн. — Иначе я на самом деле сойду с ума. Он сел в кресло и погрузился в чтение, стараясь успокоиться и внутренне, и внешне. — Если телефон занят, пусть будет занят. Пусть вообще будет, что угодно… Пусть мне кажется, что я факир, а это дерево… Я дал клятву сидеть здесь до конца жизни. Да, правда, что бы случилось, останься я сидеть в этом кресле? По меньшей мере, на меня не лил бы дождь. Я мог бы даже, сидя здесь вот так, зарабатывать себе на хлеб… Телефон близко… — Грейн опустил веки. С самого детства он забавлялся подобного рода мыслями. Он всегда хотел где-нибудь спрятаться: на чердаке, в подвале, в пещере, на острове. В последние годы он фантазировал о яхте, стоящей около какой-то необитаемой земли в Тихом океане. Было время, когда он хотел, чтобы с ним на этой яхте была Эстер. Теперь ее место заняла Анна… — О, как мне надоела зима! Я бы хотел быть там, где всегда мягкая, теплая погода. Чтобы я мог лежать в гамаке, подвешенном между двумя фиговыми деревьями, и читать книгу, такую, что говорит о сущностных вещах, разъясняет загадки бытия, вместо всех этих пустых, ничего не говорящих теориях познания…»
Зазвонил телефон, и Грейн вскочил. Он точно знал каким-то внутренним чутьем, что на этот раз это Анна. Он подбежал к телефону и схватил трубку. На какое-то мгновение у него перехватило дыхание.
— Алло!
Немедленного ответа не последовало, и Грейн принялся повторять:
— Алло! Алло! Алло!
Наконец он услышал голос Анны:
— Грейн, это ты?
— Да, я.
Больше он не смог произнести ничего.
— Могу я поговорить с тобой?
— Да, говори свободно.
— Ты один?
— Да, один.
— Я хочу тебе сказать, что я тебя люблю и всегда буду любить. — Анна говорила поспешно и с волнением в голосе, свойственном человеку, который торопится что-то высказать. — Я не могу с тобой сегодня встретиться, но я твоя, твоя… Завтра я приду к тебе и тогда уже останусь с тобой…
Слова ее звучали так, как будто кто-то пытался ее прервать или утащить от телефонного аппарата.
— Почему ты раньше прервала разговор?
Какое-то время Анна молчала.