Тени надежд
Шрифт:
Олимпиада ненавидела Кинану и ее мать, но, копя злобу, не смела перечить Филиппу. Каждый раз, натыкаясь взглядом на иллирийского ублюдка, царица вспоминала те, наполненные отчаянием дни, когда она мучилась от мысли, что ненавистное, утомившее её бремя, по предсказанию опытных бабок вовсе не сын, а девчонка – немилость богов. Тем невыносимее было видеть рядом с собой такую же пузатую Авдату и не знать, кого она принесет царю. Боги все же сжалились: иллирийка родила дочь. Но Филипп не удалил от себя плод мимолетной страсти. Царь повелел воспитывать обеих дочерей, законную и незаконную, вместе. Как он решил, так и будет.
Ну уж нет. Олимпиада не допустит, чтобы эту сучку воспитали царицей. Вот и носилась по полям верхом на подаренном ей отцом гнедом "фессалийце" дикая амазонка Кинана, училась владеть
Отец выдал незаконнорожденную дочь замуж за своего племянника, Аминту, у которого когда-то отобрал царство. Родственные души, в обоих текла царская кровь, оба удалены в тень. Соединенные без желания, по непонятному расчету всевластного отца и дяди, они вскоре полюбили друг друга. У пары родилась дочь, Адея. Но счастье было совсем недолгим. Пал от руки убийцы Филипп и младший брат Клеопатры, которого она едва знала, и помнила больше пятилетним ребенком, смешно хмурящим брови и склоняющим голову набок, взошел на престол. Александр убил Аминту, сделав сводную сестру вдовой. Клеопатра так и не узнала, сам ли он решился на это или ему подсказали.
В день смерти отца она вышла замуж за царя Александра Эпирского. Филипп был заколот прямо на свадьбе, но у дочери не нашлось для него ни слезинки, она готовилась навсегда убраться из ненавистного дома. Клеопатра прежде ни разу не видела мужа, родного брата матери, приходившегося ей, таким образом, дядей, но гоня прочь тревоги, готова была неустанно благодарить его, что он заберет ее далеко-далеко.
Отъезд после свадьбы задержался, и Клеопатра видела все, на что оказался способен ее родной братец. Она помнила день, даже не казни – убийства Аминты. Помнила Кинану, черную от горя, не смеющую вымолвить слово во спасение мужа, и торжествующую Олимпиаду. Она испугалась, представив на мгновение, что превратится в такое же чудовище.
"Никаким мамкам детей не отдам!"
Как она была наивна...
Замуж ее выдали поздно, в двадцать два года, и Клеопатра уже успела записать себя в старые девы. Она прекрасно знала, что ей предстоит в первую брачную ночь, но, засидевшись в девках, понапридумывала себе всяких глупых страхов, усиленных потрясением от зрелища окровавленного отца в праздничных одеждах и с венком на голове. Результат – Александр, посмотрев на бледную, сжавшуюся в комочек молодую жену, даже не перешагнул через талам [14] . Он не пришел и на следующий день, и через день. Он так и не прикоснулся к ней, до самого отъезда, почти не появляясь в гинекее. Да, она понимала, всем сейчас уж точно не до ее переживаний. Муж большую часть времени проводил с братом, который устранял препятствия со своего пути к трону. Он старший сын царя, его любит войско, успевшее убедиться в выдающих способностях наследника Филиппа. Кто оспорит его права? А людей, между тем, все равно убили много. Что старик, что младенец – всяк опасен сыну Филиппа...
14
Порог гинекея, женской половины дома, где находилась совместная спальня супругов.
Мир Клеопатры, и без того маленький, сжался до размеров одной единственной комнаты. Казалось, все забыли о ней, даже мать. Последнее совсем не огорчало.
Наконец наступил день отъезда. Короткое прощание. Поцелуй в лоб от брата. Она украдкой глянула на его руки. Руки, как руки. Чистые.
"Чти своего мужа и подари ему наследника", – это уже мать. Голосом можно гвозди заколачивать...
Ну что, сбыли девку с рук? И ладно.
Все случилось уже здесь, в Додоне. Может она просто устала бояться, но не зря ведь "отчаяться" – означает еще и "решиться". Так или иначе, но тогда, в мятущемся полумраке спальни, освещаемой десятком свечей, распуская на плечах завязки длинного, до пят, белоснежного хитона, она вызвала в памяти образ смеющейся амазонки Кинаны. Сестра скакала верхом, одетая лишь в эксомиду с распущенным поясом. Летящая на ветру ткань, крылья за спиной, даже не пытающиеся скрыть то, что под ними, заставляли расширяться от изумления глаза
Александр старше на двенадцать лет, он вступил в пору расцвета зрелости. Как там сказано у Солона?
"Всякий в седмице четвертой уже достигает расцвета
Силы телесной, и в ней доблести явствует знак.
В пятую – время подумать о браке желанном мужчине,
Чтобы свой род продолжать в ряде цветущих детей" [15] .
Как раз, пятая седмица Александру. Ну, а что с голой женщиной на ложе делать, он еще в третью узнал.
15
Перевод с древнегреческого В. Латышева.
Сильные руки подхватили Клеопатру, закружили по комнате, срывая свечное пламя. А что потом было, о том мужчине прилюдно говорить не следует. Хоть и знают все, но одно дело прелести да умения флейтисток обсуждать, а другое – законной жены. Что же до Клеопатры – опытный и терпеливый муж любые оковы с души снимет. Что рабыни нашептали, все забыла наперво, но едва руки мужнины ласково по коже заскользили, и вспоминать не пришлось. Сама всему научилась.
И потянулись дни счастья, о каком даже мечтать нельзя. Одно плохо, как ни прислушивалась к себе Клеопатра, сердце заставляя замереть, а все впустую. Не зарождалась жизнь. Год прошел, Александр хмурится начал. Говорили ему: "Так бывает". Конечно, бывает. Все знают. Нет в том ничего странного, на все богов воля. Но беспокойно на душе. А потом, в один прекрасный день...
"Непраздна я".
Как он пировал на радостях! Слуги под руки до ложа довели, ноги царя уже не держали, а язык и вовсе одеревенел. Клеопатра лишь снисходительно посмеялась.
Потянулись дни томительного ожидания. Царицу холили, лелеяли, пылинки сдували. И вдруг молния среди нетронутой синевы: брат мертв...
Что бы с ней могло статься, если бы они были близки, как настоящие брат с сестрой? Впору было бы сразу за две жизни беспокоиться начать. А так, метнулись пальцы к губам, расширились глаза, да сухими остались. Александр и без того заботой окружил, а тут и вовсе одну ни на минуту не оставлял.
Вскоре ожидание разрешилось младенческим криком. Мальчик, Неоптолем, в честь деда названный, родился здоровым. Весь мир для Клеопатры убрался в тень, а его место занял сын. И все было бы хорошо, если бы в Додону не пожаловала, злющая на всё и вся, мать.
После гибели сына, единственного боготворимого ею и, как она думала, любимого человека, Олимпиада, не поладив с Антипатром, приехала в Эпир к дочери и брату. Для Клеопатры настали черные времена. Хорошо вдалеке быть храброй, продумывать дерзкие ответы. При встрече с матерью, у молодой царицы подкосились ноги. Она так и не смогла ни в чем возразить, сбивчивое лепетание застревало в горле под пристальным властным взглядом. И вот результат: сын, больше жизни любимый, обожаемый мальчик, плачет у нее на руках...
Царица зябко поежилась, обхватила руками обнаженные плечи. Неодетая выскочила на воздух. Холодно, но внутрь, в обогретую жаровнями на треногах комнату возвращаться Клеопатра не торопилась. Вздохнула полной грудью обжигающий легкие воздух, в котором поблескивали еле заметные глазу искорки. Как бы фонтан-то во внутреннем дворике не замерз.
Эта зима выдалась многоснежной. Перевалы в горах завалило, не проехать, не пройти. Здесь все иное. Пелла стоит на равнине, и снег там землю укрывает раз в пятьдесят лет. Чаще бывает, что навалит за ночь, но не долежит покрывало до следующего полудня. Зима дождливая, слякотная. От Пеллы далеко до гор Верхней Македонии, а здесь, в Эпире, куда не кинь взгляд, в заснеженный хребет упрешься.