Тени надежд
Шрифт:
Клеопатра не горевала по просторам Эмафии, горы завораживали ее, притягивали взор. И люди здесь совсем иные, гордые, сильные. Повадками на линкестийцев похожи. Как и у тех, под тонким, едва заметным эллинским налетом, дремлет не изжитая еще горская варварская страсть.
При дворе Филиппа, Александра Эпирского не спешили воспринимать всерьез. Он представлялся македонской знати человеком мирным, неопытным, а оттого слабым. Эпир давно не вел больших войн, жители его не спешили высовываться за пределы своего орлиного гнезда. Однако когда Олимпиада с сыном, вконец рассорившись с Филиппом, бежали, одна в Эпир, другой в Иллирию, и молосский царь, решив поддержать сестру, принялся бряцать оружием, Филипп,
Нет ничего страшнее, злопамятнее оскорбленного горца, это Клеопатра хорошо затвердила, прожив здесь два года. Быстро поняла, что ее муж и царь не безвольная кукла, как считали македоняне, и игрушкой в руках более могущественных людей не станет. Он мужчина и воин. Вот только от матери он ее не мог защитить, ибо очень любил сестру и не в силах был разорваться между двумя дорогими его сердцу женщинами. Да ему и в голову подобное не приходило, ведь он мужчина, а они часто не способны разглядеть многих вещей, что только женщины видят и чувствуют. Вот и Александр не ощущал, как дрожит ладонь жены в его руке, в присутствии Олимпиады.
Клеопатра совсем окоченела. Кристально-чистый горный эфир пьянил сильнее неразбавленного вина, что довелось ей как-то попробовать, в шутку уболтав мужа. Она уже собиралась вернуться, как взгляд ее невольно скользнул по ложбине между горой Томар, у подножия которой раскинулась священная дубовая роща Додонского Зевса, и соседней. Царский дворец стоит на возвышении и выстроен так, что с балкона гинекея окрестности хорошо видны не меньше чем на десять стадий. Клеопатра часто бывала здесь, разглядывая склоны гор. Разгоняла скуку во время вынужденного зимнего затворничества. На белом фоне даже олень, выйди он на опушку священной рощи, виден отлично, а уж пушистая огневка-лиса и подавно. Редко звери подходят так близко к человеческому жилью, а потому увидеть их отсюда, прямо с балкона – особая радость. Вот и сейчас зоркие молодые глаза Клеопатры разглядели на снегу медленно приближающуюся темную точку. Еще одну. И еще. По дороге, ведущей в эпирскую Халкиду, шли люди. Много людей. Их число прирастало десятками, сотнями, выходящими одна за другой из-за поворота дороги, петляющей у подножий горных отрогов.
Не только у царицы острый глаз – протяжно затрубил рог. В комнате заплакал проснувшийся Неоптолем и Клеопатра поспешила к его колыбели. Не ее дело печься о приближающемся войске, то мужчин забота, а у нее поважнее занятия есть.
Предание гласило, что именно в Эпире обосновались, спасшиеся во время Великого потопа, Девкалион и Пирра, от которых пошло новое поколение людей. Много веков спустя, Неоптолем, сын Ахилла, величайшего героя, явился сюда во главе своего племени, захватил страну и положил начало царской династии Пирридов. Род его именовался так потому, что рыжий Неоптолем звался в детстве Пирром [16] . К тому же одного из своих сыновей, рожденных от Ланассы, правнучки Геракла, он назвал этим именем.
16
Пирр – "рыжий" (греч.)
Следующие
Так продолжалось до греко-персидских войн, после которых племя молоссов и род Пирридов вновь принялись, шаг за шагом, возвращать себе утраченное влияние. Царь молоссов Таррип, еще юношей, задолго до наследования своему отцу, некоторое время жил в Афинах. Взойдя на престол, он объединил страну, дал племенам эллинские законы, а многие обычаи горцев, вроде кровной мести, запретил.
Потомком Таррипа был царь Алкета, сыновей которого звали Арибба и Неоптолем. Ариббе, ставшему царем, боги послали двух сыновей – Алкету и Эакида.
Из них царь Арибба более всего выделял младшего. Старшего сына, имевшего отвратительный, вспыльчивый нрав, он считал недостойным царствования и отправил в изгнание. Наследником царь назначил Эакида, но отцовское царство тому не досталось. После смерти Ариббы в эпирские дела вмешался Филипп. Он возвел на трон сына Неоптолема, Александра, на сестре которого был женат.
Эакид против двоюродного брата бороться не стал и вообще ни полсловом, ни мимолетным жестом не выказывал недовольства. В государственных делах он принимал живейшее участие, и Александр считал его надежной опорой трону и своему наследнику. Разумеется, с приглядкой, ибо беспечный монарх рискует стать последним в династии. Но Эакид не давал поводов усомниться в своей верности. Будучи правой рукой Александра, он замкнул на себе столько дел, что царь иногда просто диву давался, как брат все успевает. Вот и сейчас стражи границ первым делом прибежали к Эакиду, а тот, выслушав донесение, поспешил к царю.
Братья встретили пришельцев у городских ворот. Несколько сот человек, уставшие, замерзшие, едва волочили ноги. Впереди колонны, завернувшись в теплый плащ и натянув на уши македонский берет-каусию, шел Полисперхонт. Братья переглянулись.
– Это конец, – прошептал Александр.
Эакид кивнул.
Старик приблизился и остановился, медленно переводя взгляд с Александра на Эакида и обратно. Выпростав из-под плаща правую руку, приложил ее к груди и поклонился.
– Царь... – голос полководца дрогнул, – ты видишь перед собой Македонию. Все, что от нее осталось... Нашей родины нет более.
Александр молчал, обозревая строй, нет, не строй, толпу воинов за спиной стратега. Они глядели отстраненно, равнодушно. Часть еще сохраняли подобие военного отряда, опираясь на копья и снятые с плеч щиты. Другие не имели оружия и доспехов. Воинов в них можно было признать лишь благодаря кожаным ранцам для вещей, введенным Филиппом в качестве замены неповоротливых войсковых обозов. Заорал осел, его огрели палкой. Македоняне без интереса, пустыми, холодными глазами смотрели на эпирского царя, который видел перед собой лишь бесплотные тени тех, кто еще вчера наводил ужас на всю Элладу.
– Сколько вас? – нарушил молчание Александр.
– Тысяча восемьсот сорок шесть, – без запинки отчитался Полисперхонт, – на время утренней переклички. Здесь все – гипасписты, педзетайры, гетайры, аконтисты. Все вперемешку. Все, кто не захотел лечь под Линкестийца, да подохнет этот сучий выблядок гнусной смертью!
– Вы идете от самой Пеллы? – спросил Эакид, – где состоялось сражение и как он смог одолеть вас?
– А никак. Не было сражения. Огулял кобель суку, а та и визжала от радости, – мрачно бросил Полисперхонт.