Тени пустыни
Шрифт:
— Сейчас придут. — И спросил: — От ваших нет вестей? Они не упустят дружков?
Бурая, с серебряным отливом бахромка на подбородке Овеза Гельды встопорщилась, а в глазах его поползли хитрые огоньки.
— Ударил я шашкой — в Аравии зазвенело! — высокомерно проговорил он.
У перса вопросительно подпрыгнули кустики бровей.
— Молния! — важно пояснил Овез Гельды.
Али недоумевал.
— У нас, у туркмен, такая присказка: «Удар сабли туркмена как молния, даже в Аравии звоном отзовется».
— И ваша молния, позвольте поинтересоваться, их достанет? Армянин очень опасен. Армяне умны, хитры, а он, ко всему, еще большевик.
— Армянина уже нет.
— Как?
— Я послал девять молний, девять джигитов. Девять — счастливое число на охоте. Молнии поразили армянина, — сказал равнодушно Овез Гельды. Даже непутевый охотник знает, куда бежит кулан. А кулан бежит всегда к своей куланихе. Разве оставит армянин жену? Он поехал в Ургенч, но повернул в совхоз к жене. По дороге и ударили мои молнии.
— А тот, другой?
Овез Гельды с силой потянул воздух, будто принюхиваясь, и снова бахромка его бороды зашевелилась.
— Э, гончие идут по следу. Хороший нюх у воинов Овеза Гельды.
Тут персу послышалось, точно кто–то громко скрипнул зубами. Но нет, на лице Овеза Гельды читалась лишь мрачная решимость. Шрам на лбу его потемнел.
— Какой–то молокосос! — проговорил калтаман, небрежно отмахиваясь от надоедливой мысли. — Неужели ты думаешь, Овез Гельды сражается с молокососами? Овез Гельды давит их как вшей. Молокосос посмеялся над Овезом Гельды, над богатырем Овезом Гельды. Молокосос вообразил, что победит Овеза Гельды. Нет. Овез Гельды в воде не тонет, в огне не горит.
— И все же! — весело плюнул Али. — И все же молокосос гуляет. И все же молокосос живой. А у живого язык шевелится.
Овез Гельды помрачнел.
— На рассвете из Каракумов придет ветер. Из Черных песков. Черный ветер. Проклятие! Зажравшиеся колхозники–геоклены осмелились отобрать у моих воинов купленное зерно. В пустыне нечего жрать. Людям нечего жрать. Лошадям нечего жрать… Когда коням и людям нечего жрать, кони и люди тигры. Сегодня ночью мои голодные люди на голодных конях вихрем мести обрушатся на колхоз геокленов. Аллах обидел туркмен! Аллах делил землю среди потомков Адама и отдал нашему прапрадеду Огузу пустыню. А что возьмешь от пустыни? Песок и соль. Туркмен не просит ни у аллаха, ни у людей. Туркмен берет. А когда ему добровольно не отдают… О, тогда сабля решает. Кто не нападет, на того нападут. Конец колхозу, конец молокососу.
Тут задвигался Бикешев. Из–под прокисшей шубы просипел тонкий его голосок:
— Расквакалась лягушка, наглотавшись болотной воды. Дал бы бог ослу рога, всех бы запорол. Мы все за одно дело стоим, за дело ислама. Против большевиков идем. А почему твои калтаманы — разбойники — наших казахов притесняют на колодцах? К воде подпускают, только когда сами напьются и своих баранов напоят? Почему наших биев оскорбляют? Что наши бии, хуже ваших белых папах? Не друзья вы, а воры с большой дороги.
— Свинья звезд не видит, — отрезал Овез Гельды.
От смертельного оскорбления бий странно зашипел:
— Чистое лицо казаха от бога. Только туркмены да бабы выщипывают себе волосы. Туркмены на подбородке, а бабы…
Весь вскипев, Овез Гельды подался вперед, но пакостная издевка Бикешева так ошеломила его, что он не сумел сразу ответить. Слова застряли у него в глотке. Казах воспользовался его растерянностью и пропищал:
— Молнии молниями, что же до меня — гляди в оба, смотри кругом… Пойми! Почуй!.. Смерть у человека за ухом. Лошадок я приказал держать заседланными. Кто надеется на аллаха, остается голодным.
Темные сливы глаз господина Али перебегали с Бикешева на Овеза Гельды, с Овеза Гельды на Бикешева. Несколько раз перс раскрывал рот, чтобы остановить спорщиков, но не успевал.
Внезапно Овез Гельды судорожно повернулся всем туловищем к двери и насторожился. И без того тревожный лай собак перешел в настоящую истерику, и это не понравилось сардару.
— Да продлит аллах… Дни… ваших… благодеяний, господин Али! проговорил он, делая долгие паузы между словами и продолжая напряженно прислушиваться. — Тому, кто опаздывает, и мед кажется ядом. Прошу, скажите наконец нам ваше слово, и мы скажем: «Мир с вами!» — и уедем в пески. Клянусь, здесь душно.
Бросив исподлобья взгляд на Овеза Гельды, Бикешев проворчал:
— Кони не кормлены, а ехать всю ночь.
Дверь бесшумно приоткрылась, и в хижину проскользнул Тюлеген Поэт.
— Не посетуйте, дорогие, — заговорил он. — Заставил ждать. Один момент — и чай готов! Отшельничество, уединение, умерщвление плоти — дело Тюлегена. Тюлеген дал, увы, обет безбрачия до победы правого дела… Нет у Тюлегена жены, некому в доме Тюлегена смотреть за хозяйством. И все эти большевики! Сколько мусульманам приходится терпеть от большевиков! Спросите, кто такой Тюлеген? Шашлычник, повар, кухарь, который целый день кричит: «Готов! Готов!» Которого каждый может обозвать, обругать! И это Тюлеген, сын его высокоблагородия царского полковника Шейх Али Велиева, кому жали руку сами белые цари Александр и Николай! Вах!.. И сын полковника, потомок крымских ханов — шашлычник! Ай–яй–яй! Сын полковника Шейх Али, зятя муфтия оренбургского и уфимского! Ай–яй–яй! Тюлеген нищенствует из–за большевиков. Тюлеген, сын полковника, сын помещика, владевшего десятками тысяч десятин леса в Вятской губернии, поместьями в Крыму и в Херсоне и винодельческим заводом на Кавказе — нищий. Нищий миллионер, ха–ха–ха!
По дрожи в голосе чувствовалось, что беспечность Тюлегена Поэта напускная, что он боится, что болтовней пытается унять безумный свой страх.
Первым заговорил Овез Гельды. Он успокоился. Собаки больше не лаяли.
— Эй ты, полковничий сын! Скажи наконец, что происходит? Свои миллионы да десятины оставь себе… Нам от них нет пользы. От твоих сказок только сотрясение воздуха.
— Где они? Что они медлят? О Абулфаиз! Тьфу! — рассердился господин Али.
Снова он принялся бегать по каморке и плеваться. И он бегал и плевался до тех пор, пока не остановился перед Бикешевым. Вперив в него взгляд, он вдруг спросил:
— Вы Бикешев с Мангышлака? С Каспийского моря?
— Ну? — сказал Бикешев, словно его удивил такой наивный вопрос.
— Там, в заливе Кайдан, в урочище Кзыл–таш, всплывает со дна чистая белая нефть. Вы видели на воде нефть, Бикешев? О ней еще полвека назад писал один русский путешественник… как… его? Бутаков.
— Ийе! Зачем мне, казахскому султану, какая–то вонючая нефть? удивился Бикешев и презрительно посмотрел на Али Алескера.
— О Абулфаиз! — пробормотал господин Али Алескер и забегал. Бегая и плюясь, он бормотал: — Золото под ногами, золото плавает по воде… и им дела нет. Дурачье. О Абулфаиз!