Тени забытых богов
Шрифт:
Возражений не было. Не сознаваться же в собственной трусости! Тем более что “завтра” казалось очень далеким днем. Завтра мог пойти дождь. Любого из нас по какой-то причине могли задержать дома родители. Наконец завтра все мы могли сделать вид, что совершенно забыли об этом разговоре.
Однако события приняли прямо-таки неотвратимый характер. После уроков мы отправились в парк, где сунули в щель постамента бронзовой графини многократно сложенный листок, на котором было начертано: “Здесь кайфовали с оборотнем”. Сбоку красовалось изображение улыбающегося черепа и горящей
Вдобавок настырный Дрючок предложил собраться у парка попозже, например, после девяти. Дабы усложнить испытание. Тем самым малодушный получал дополнительный шанс: родители, мол, не пустили.
Малодушных среди нас не оказалось. Собрались все.
Стояла, помнится, середина октября, вечер выдался пасмурным: облака обложили небо да еще налетали с реки порывы пронизывающего ветра. Под ногами шуршала листва, но деревья еще сохраняли свой пышный убор.
В окошечке милицейского поста горел свет, но мы и не намеревались пользоваться центральным входом. Любой местный пацан знал, что если пройти вдоль ограды по направлению к Ракидону полторы сотни метров и раздвинуть кусты, то можно обнаружить пролом, через который легко пройти на территорию парка. Даже не сгибаясь. Этим потайным лазом мы обычно пользовались по воскресеньям и праздникам, когда вход в парк становился платным. Но никогда прежде нам не доводилось приходить сюда поздним вечером.
Высоченный бетонный забор, состыкованный из плит, выпускаемых местным домостроительным комбинатом, тянулся не по прямой, а круто изгибаясь. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как этот изгиб скрыл от нас не только фонари центрального входа, но и всю площадь перед парком с ее светильниками и освещенными окнами домов. Лишь где-то далеко за Ракидоном дрожало несколько бледных огонечков.
И вот он, еще более темный, чем окружающий мрак, шатер, образованный высокими кустами, ведущий к пролому в ограде.
Каждый из нас назубок знал планировку парка. Тропинка через потайной ход выводила на одну из боковых аллей, весьма узкую и извилистую, которая даже в солнечный день казалась погруженной в сумерки. Эта мрачноватая и пустынная аллейка делала крутой поворот почти под углом девяносто градусов и вливалась в другую, более популярную у туристов аллею, которая, в свою очередь, пересекала по мосту Оборотня овраг и распадалась на многочисленные тропинки, одна из которых заканчивалась у бронзовой статуи Дианы-Артемиды, где смельчака и ждала записка.
Вместе с тем, это был самый короткий путь. Я уже подсчитал, что в нем примерно двести шестьдесят моих шагов. Всего-навсего. Как два пальца обслюнявить, если воспользоваться лексикой Алого-Малого. Какие-то шесть-семь минут, и ты выдерживаешь экзамен на звание настоящего парня.
Алый достал из кармана куртки пачку “Примы” и лихо закурил, приглашая последовать его примеру остальных. Курение в нашей среде считалось признаком взрослости. Все взяли по сигарете. Кроме Вовки Дрючкова. Он уже и тогда не поддавался стадному инстинкту.
Вволю накашлявшись, мы сошлись в
Алый извлек из коробка пять спичек, обломал у одной головку, после чего перетасовал те за спиной и, зажав в руке, выставил перед нами:
– Тащите, кролики! У кого короткая, тот идет.
– Не надо, – спокойно возразил Вовка. – Первым пойду я.
– Это почему же? – сощурился Алый.
– Моя идея, мне и идти!
– Вот и иди! – моментально среагировал Загвоздкин. – Иди себе, иди и иди! Все прямо и никуда не сворачивай! Авось избавишься от привычки соваться повсюду со своими гениальными идеями.
Алый неожиданно заартачился:
– Нет, первым пойду я, потому что везде должен быть первым!
– Только не сейчас! – выступил вперед Дрючок. – Был же уговор, что первым иду я!
Какое-то время они отчаянно спорили, и, казалось, Алый вот-вот затеет драку, но неожиданно наш геркулес уступил:
– Черт с тобой! Иди первым, если тебе так приспичило! Но остальные потянут жребий! – и он снова выставил перед нами спички.
Вторая очередь досталась мне, третья – самому Алому, четвертая – Багрику и пятая Сашке.
Дождавшись итогов жребия, Дрючок поправил на себе ремень, постоял несколько секунд, словно собираясь с силами, и, решительно выдохнув “Ладно, ждите!”, исчез в темноте.
Еще немного, и смолк шорох его шагов.
– Нет, парни, хреновую шутку придумал Дрючок! – заявил через какое-то время Алый, снова прикуривая. – Ну, призрак, ну, оборотень… И что из того? Уж лучше схлестнуться бы с придурками из третьей школы. Вот только представьте себе: берешь какого-нибудь слизняка за шкирку и нежно так спрашиваешь: “Ты почему вчера не поздоровался со мной, друг?”, а после – хрясь его по роже, еще раз – хрясь! Кайф полный! Особенно если у того из носу потечет. Вот где балдеж! А какого рожна мы тут торчим?
Он вдруг разоткровенничался:
– Но самый большой кайф, кролики, это бить взрослых мужиков! Идешь, например, когда стемнеет, мимо стадиона, а навстречу тебе топает неизвестный тип. В темноте до последней минуты непонятно: здоровый он или хилый, молодой или уже в летах. И в этом тоже свой кайф. Но вот мы сходимся, он на меня – ноль внимания, думает о чем-то своем. И тут я слегка заступаю ему дорогу и с разворота бью в челюсть или в глаз – хрясь! Рожа у него делается, кролики, как у клоуна! А ты спокойно идешь себе дальше, поплевывая, и даже не оборачиваешься. И все это – без единого слова! Нет, я взял бы вас с собой на представление, но на эти подвиги кодлой ходить нельзя – вспугнешь клиента…
– А если сам получишь в глаз? – послышался голос Вовки, а следом он и сам вынырнул из темноты.
– Что-то еще не получал ни разу, хотя развлекаюсь таким способом через день!
– Ничего, еще получишь! – пообещал Вовка.
– Уж не от тебя ли, замухрышка?! – сощурился Алый.
– Может, и от меня…
Тут мы все подняли гвалт, и, готовая было вспыхнуть ссора, улеглась.
– Ты записку-то принес? – спросил я.
– Вот, держи! – он передал мне листок.
Я развернул его: да, тот самый.