Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Когда в пятом классе Глеб окончательно и бесповоротно попал к Антонине в рабство, – мама его это только приветствовала.
Пусть, мол, сынок будет при деле. Всяко лучше, чем по подворотням шляться.
Когда Глеб сказал ей, что бросает школу и переезжает жить на тонину дачу, – она и глазом не моргнула.
За все те одиннадцать месяцев, что Грэхэм провёл на даче, – она не прислала ему никакой весточки. Даже о здоровье не спрашивала. Хотя и знала, как сын болен.
Впрочем, деньги на бухло она
Передавались эти средства через одного знакомого раба, который отвозил их на дачу.
О возил он их, разумеется, не когда хотелось, а когда его посылали туда в командировку. Случалось это примерно раз в две недели.
Когда Глеба назначили тониным псарём, – он был вынужден поселиться в крохотной бытовке возле псарни.
Бытовка была грязная, тёмная, а ещё там страшно воняло псиной.
Жил он там не один. В этой же каморке проживали двое его подчинённых.
Собаками Глеб по факту не занимался. Эту неприятную работу он полностью переложил на плечи выделенных ему рабов. Их он гонял нещадно. Сам же не делал решительно ничего. Полезного то есть.
Тупой Кроль с тех пор целыми днями сидел в бытовке за раскладным туристическим столом, пил ром стаканами и вздыхал о своей нелёгкой жизни.
Продолжалось это недолго.
Тоня быстро раскусила, что к чему, и очень скоро заявила, что Глеб – паразит, и она не потерпит, чтобы он обжирал хозяйство.
На этом основании Глебуську выселили из его домика и отослали обратно в Москву. Московской псарней заведовать.
Тут надо сказать, что у Тони было, собственно, две псарни: одна на даче – для борьбы с кабанами и прочей лесной нечистью, другая в Москве – для охраны секретных складов и прочих объектов стратегической важности.
Вот этой самой московской псарней Тоня его и назначила заведовать. А поскольку отдельного помещения под это хозяйство предусмотрено не было, то…
Да, Глебу пришлось поселить целую стаю собак в своей квартире.
Матушка его к тому времени вышла замуж и переехала жить к супругу. Квартиру (кстати, ипотека за неё была к тому времени погашена) она оставила на попечение сыну.
С тех пор и до самой смерти именно там Глеб и проживал.
До какого состояния он довёл квартиру, – страшно подумать.
В наркопритонах и то чище бывает.
Я-то уж знаю.
Начнём с того, что собак он выгуливал далеко не каждый день.
«Что делать? – разводил он руками. – Лень одолевает!..».
Собакам, разумеется, его лень была по барабану. Они гадили себе прямо в квартире, никого не стесняясь.
Глеб за ними не убирал.
Ну, почти.
Навоз он ещё худо-бедно собирал, а вот с лужами мочи не делал вообще ничего.
«Само высохнет!» – говорил он.
С собаками Грэхэм обращался плохо, и они его, разумеется, за это ненавидели.
Так, они постоянно гадили на его одежду, в беспорядке валявшуюся по всему дому, злобно гавкали на него, когда он жарил на плите предназначенное для них мясо (сам жрал его, гад, а псам обрезки оставлял), а один раз даже чуть было его не загрызли. Он тогда не выгуливал их три дня подряд.
Кстати, должен сказать, что одежду, на которую гадили собаки, – Глеб не стирал. Он, собственно, вообще никогда и ничего не стирал.
«Зачем? – искренне удивлялся он, когда его спрашивали о том, почему он так делает. – всё равно обоссут!».
При таком раскладе, разумеется, ни о какой уборке в квартире не могло быть и речи.
Со временем Глеб и сам перестал мыться. Вообще.
«Зачем ходить в душ? – всё так же искренне (это-то и страшно!) недоумевал он. – всё равно опять вспотею!..».
И да, конечно, Глеб пил.
Хотя нет.
Не пил. Бухал. Бухал как свинья.
Без преувеличений скажу: вся жизнь Глеба превратилась в один бесконечный запой.
Он просыпался обычно в два-три часа дня. Шёл на кухню.
Кухня у него была маленькая и просто вусмерть загаженная.
Там он салился за хлипкий обеденный стол и, сидя на крохотном колченогом табурете, смотрел себе в окно. Из его кухни открывался чудесный вид на Филёвский парк.
И он пил. Пил по-чёрному.
Пил как настоящий… Нет, не школьник. Как настоящий подзаборный пьяница.
Так он обычно и сидел целыми днями у окна, которое не мыли бог знает сколько лет, и бухал.
В кровать (постельное бельё он, разумеется, никогда не менял) Кролик отправлялся где-то в четыре утра.
Так проходили почти все его дни.
Лишь изредка он отлучался по каким-то своим делам: в туалет там сходить или за водкой сбегать.
Иногда он ещё гулял с собаками, но это случалось всё реже и реже. Эту работу он всё больше перекладывал на плечи своего единственного подчинённого, – Рыжика.
Вот это был хороший парень!
Он был на год младше меня. Учился он в 1497-й школе. Там я с ним, собственно, и познакомился.
Это был невысокий и очень красивый мальчик с очень пухлыми, в прямом смысле видными со спины щеками и относительно стройным телом.
Почему его прозвали Рыжиком, – ума не приложу. Волосы у него были антрацитно-чёрными. И причёска как у Гитлера.
Да и вообще он был ну просто до невозможности похож на Гитлера!
Только карикатурного какого-то: низкий, пухлощёкий, без усов.
А так – вылитый Гитлер!
Я серьёзно говорю.
Впрочем, на Гитлера он походил лишь в те минуты, когда бывал весел. Это был очень весёлый, вечно смеющийся Гитлер.
Если же он грустил, то мгновенно делался походим на обезьяну.