Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Глубокая ночь. Вы лежите в спальном мешке на кривых и страшно неудобных деревянных нарах посреди маленькой, тесной как гроб бытовки.
На угрожающего вида ржавом крюке под самым потолком висит, четь покачиваясь от ветра, электрический фонарь. От него исходит тусклый, но при этом какой-то удивительно тёплый и уютный жёлтый свет, чем-то напоминающий тот, что струится вечерами из окон населённых одними стариками хрущёвок.
Залитая этим светом бытовка выглядит одновременно и по-домашнему уютно, и до дрожи пугающе.
Кажется,
И всё равно не можешь отделаться от навязчивого, никак не желающего уходить, хотя и совершенно необоснованного чувства тревоги и напряжённости, будто засевшего у тебя в груди и щекочущего дыхательные пути длинными волосками своих отвратительных грязных лапок.
Так и кажется, что кто-то маленький и злобный следит за тобой из тёмного угла, сжимая от злости кулачки и стискивая зубы. Стоит тебе только потушить свет, – как он тут же сиганёт тебе на грудь и, то быстро и нервно хихикая, то утробно хохоча, задушит тебя.
Завывающий снаружи ветер со всей своей силой ударяет в ваше крохотное оконце, заставляя тонкое стекло дрожать, и с оглушительным свистом устремляется в узкие щели бытовки, прорываясь в натопленную до духоты комнату.
Тихо потрескивают поленья в притаившейся у стены буржуйке.
В бытовке тепло и уютно. Душа радуется.
А посмотришь в окно, – маленькое, чёрное, через которое ничего увидеть нельзя, – так сразу в дрожь бросает.
Как подумаешь о том, что там, снаружи, – не по себе тотчас же делается.
Там свищет, поднимая в небо гигантское количество мелких и острых как бритва осколков, обрушивая их с жуткой яростью на всё живое и неживое, – наша русская вьюга. За окном волки воют, кабаны хрюкают. По небу ведьмы на помелах проносятся.
А вы тут с товарищем одни посреди всего этого, и никто вам в случае чего на помощь не придёт.
Ну как же, скажите мне на милость, не возникнуть в такой обстановке страшным историям?
Вот! То-то и оно!
Кстати, должен ещё раскрыть один пикантный момент.
В бытовке постоянно было жарко. И не просто жарко, а как в бане.
Поэтому те двое ходили по своему временному жилищу исключительно в трусах. А это уже располагало к историям интимным…
Да, эти товарищи там постоянно сексом занимались.
Ну, как постоянно? Два раза в день обычно: утром и вечером. Пару раз ещё после обеда было, но это так, баловство.
Короче, у них там в лесу не жизнь была, а сказка.
Настоящий пацанский рай, суровый и мускулистый.
Так вот. Жратвы было много. Поэтому эти товарищи корчили из себя бонвиванов и транжир. Они выбрасывали огромное количество вполне ещё годных продуктов.
Килограммовые куски халвы, едва надкушенные колбасы, зачерствевшие киевские тортики, чуть подсохшие конфеты «Шармель» и другие деликатесы в беспорядке валялись возле бытовки.
А рядом ходили кабаны…
И, как того и следовало ожидать, дикие свиньи в один прекрасный момент обнаружили источник халявной жратвы.
Сторожа, разумеется, тоже прочухали, что к их жилищу по ночам кабаны ходят. Да и как тут не прочухать-то?! Ежели всю ночь под дверью слышатся возня и хрюканье, – то это уж ни с чем не перепутаешь.
И стали наши дятлы кабанов подкармливать.
Они теперь прямо у двери стали на ночь оставлять миски с едой.
Боже, сколько они денег на этих кабанов угрохали! Они ведь им и халву оставляли, и шоколадки, и колбасу. А ещё чипсы, сухарики, батоны и булки всякие. Словом, много всего. По факту он каждый вечер устраивали для обитателей леса шведский стол. И стол этот, надо сказать, был далеко не безалкогольным.
Да, каждый вечер кабаньи миски чуть ли не до краёв наполнялись коньяком, ромом, джином и виски.
И кабаны жрали и нажирались. Нажирались как свиньи, почти до положения риз.
Шестиклассникам это нравилось. Кабаны тоже были довольны. Словом, никто никому не мешал, а даже наоборот.
Случилось это всё в первое дежурство наших и по совместительству первое дежурство вообще.
Было самое начало декабря. В лесу наши просидели с четвёртого по десятое число. Потом их сменили ребята с поймы.
Эти про кабанов ничего не знали, и говорить им никто об этом не стал. Так и просидели они там положенную неделю в полном неведении, в восемнадцатого их опять сменили наши.
Вот тогда-то и нарушился график дежурства.
Дело в том, что как только те двое наших вернулись в Москву, – они тотчас бросились к Тоне.
Уговаривать её стали. Мол, госпожа-госпожа, позволь нам в лесу подольше подежурить! Эти-то пойминские дубы дубами да и воруют-с, честно говоря. Дай лучше нам, госпожа, подежурить там пару неделечек, а этих остолопов с поймы пошли на папиросную фабрику!
Для пущей убедительности один товарищ из этого дуэта даже отдался Антонине. И не один раз.
Словом, то ли аргументы были такие убедительные, то ли секс такой хороший, но заветной цели эти двое добились.
Их оставили в лесу почти на целый месяц. В бытовку они заехали 18 декабря, а съехали оттуда 14 января.
Когда заселялись, – взятые с собой продукты тащили на двух санях. Едва доволокли.
Впрочем, захваченного с собой на всю смену не хватило. Ближе к Новому Году Боженко пришлось снарядить к этим товарищам гуманитарную экспедицию. Жратву доставить. И бухло, конечно, тоже.