Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Ну и всё такое.
Короче, пришёл я в бассейн. Куртку снял, на крючок в гардеробе повесил. У нас там самообслуживание было. Уставший был, помню, – жуть. Семь уроков, все сложные. Одно слово – среда. У нас тогда ещё и расписание менялось постоянно.
Ну, зашёл в раздевалку. Галдёж там такой стоял, что даже собственного бурчания под нос не слышно было. Как и всегда, в принципе. Сел на обитую тем же малиновым кожзаменителем лавочку, стал переодеваться. И тут взгляд мой упал на сидящего рядом со мной мальчишку. Вот это был красавчик! Толстый блондин со вздёрнутым
От Егора я узнал, что толстеет он специально, что ему это нравится и что его самая большая мечта (в ближайшей перспективе) – это бросить плавание, заниматься которым его заставляют родители. Он показывал мне свои старые фотки двухлетней давности. Там он был стройный, как спичка. Теперь же он превратился в толстяка. И ему это очень нравилось. С невероятной гордостью он листал фотоальбом своего телефона, с каждым новым кадром приходя во всё большее волнение.
Вот тут уже толстый, тут ещё толще, ещё… Он приходил в невероятное волнение от одной только мысли о своём ожирении.
Егор всегда был весел, никогда не унывал и вообще производил впечатление абсолютно счастливого человека. После каждой тренировки он обязательно заходил в местный буфет, ел там в огромных количествах тирамису и птичье молоко.
Очень быстро я стал следовать его примеру, и мы провели немало приятных часов, вместе сидя за кофе. Да, Егорка очень любил латте. Он выпивал его по шесть чашек за присест. И каждая обязательно была с двойным сахаром! Обязательно! Да, Рысаков был тем ещё сладкоежкой. Этим он, кстати, тоже гордился.
Когда мы познакомились, Егору было десять лет. Весил он тогда 38 кило. За следующие шесть месяцев он прибавил ещё семь. В конце апреля все 45 весил. Тогда, помню, оставался месяц до его одиннадцатилетия. День рождения у него 25 мая. Потом Егор плавание забросил. Мы после этого общались мало. Негде было.
Рысаков был домашним мальчиком, учился в какой-то гимназии.
Учился хорошо. Отличником был.
Но в школьных коридорах мы встретиться не могли. На улице же этот энергичный увалень гулять не любил. Иногда мы только списывались для обмена новостями и своими обнажёнными фото.
Должен сказать, Егор впоследствии стал настоящим толстяком. Прямо как в сказке Юрия Олеши. Кстати, Рысаков, помню, любил трескать макароны со сгущёнкой. Не знаю, сейчас любит? Потом был ещё Артём Коротких. Прекрасный мальчишка! Одноклассник Юханова.
Познакомились мы с ним чуть пораньше чем с Егором. Это была вторая половина октября. Помню, когда я встретился впервые с Рысаковым, – листья уже облетели, и деревья торчали из тощей, покрытой толстым слоем окурков московской земли безжизненными омерзительными скелетами. Когда же я познакомился с Артёмом, – пожелтевшая листва ещё держалась из последних сил на ветках под ударами холодных осенних ливней.
Этот день я помню превосходно…Нет, описывать его весь я, конечно. Не буду. Времени и так мало осталось. Но пару штрихов я тут всё-таки набросаю. Хуже не будет.
Это был очень пасмурный, дождливый и холодный осенний день. В такие дни обычно не хочется вставать с кровати.
Вот и мне тогда не хотелось.
Это сейчас я люблю слякоть и дождь, а тогда это всё мне категорически не нравилось. Однако же я проснулся, встал на свои шатающиеся от холода и недосыпания ноги, кое-как доковылял ими до окна и нетвёрдой дрожащей рукой закрыл его.
Я очень любил спать с открытым настежь окном. И сейчас люблю. Особенно зимой. Мне нравится просыпаться утром и находить крохотные снежинки у себя на одеяле. Это так романтично…
Однако вернёмся к делу. Я был тогда простужен немного (проклятый бассейн!), а потому на физкультуру не пошёл. И это было прекрасно.
Пока мои одноклассники прыгали в спортзале по аккомпанемент криков Юлии Николаевны и блатного шансона, я преспокойно отсиживался в классе английского языка. Добрая учительница разрешила мне там посидеть. В классе стоял ужасающий холод. Я надел свой дорогой, но жутко неудобный свитер и засунул ладони в рукава, но и это не помогало. Пальцы по-прежнему дрожали…
Дрожь эта была, смею вас уверить, результатом недосыпания и переутомления, а вовсе не пьянства.
Так вот. Сижу я в холодном и пустом классе. Мёрзну. За окном воет грозовой ветер, наклоняющий до самой земли ветви деревьев и с каждым порывом отрывающий от них ещё пару увядших и вымокших под дождём жёлтых листьев. По стеклу отбивают только им самим ведомый марш крупные капли бушующего ливня и ещё периодически раздражал и пугал меня своим внезапным появлением жуткий оглушительный свист, источником которого была едва заметная щель чуть приоткрытого окна.
Итак, я сидел, и с каждой минутой мне становилось всё холоднее. Наконец я решил встать и подвигаться. Это должно было помочь. И это я, собственно, и сделал. Я поднялся, сделал несколько шагов и тут заметил, что в классе я был совсем не один. На последней парте сидел мальчик. И это был очень красивый мальчик.
Голубоглазый блондин, но с прямым, а не вздёрнутым носом. И носик у него был миниатюрный, как у девушки! Кожа его была покрыта загаром и… Да, он был весьма упитанным. Одет сей ангелочек был в брюки и тёмно-синий мягкий свитер. И это чудо просто сидело там и играло в телефон.
Я подошёл к этому красавчику и сел рядом.
– Чо надо? – спросил вдруг Артём, не отрываясь от телефона.
И тут разговор полился рекой. За те два часа, что длилась физкультура, мы успели переговорить буквально обо всём. О спорте, о политике, о терроризме и, разумеется, о делах интимных.
Выяснили наши взгляды на важнейшие вопросы современности. Кто есть кто, так сказать, определили.
И, как оказалось, у нас было много общего. Артём ненавидел спорт во всех его проявлениях, а потому из принципа всегда (вообще всегда) прогуливал физкультуру. В политическом отношении он был убеждённым нацистом, террор весьма котировал и даже сам состоял в одном из тайных политических обществ нашей школы. Общество называлось «Арийский террор». Про эту организацию (и другие ей подобные) я ещё расскажу. Сейчас речь не об этом.