Терапевтическая катастрофа. Мастера психотерапии рассказывают о самых провальных случаях в своей карьере

Коттлер Джеффри А.

Я сделала все, что могла, но, как оказалось, этого было недостаточно”, — начала она свой рассказ.

Вайолет Оклендер призналась, что когда проводит семинары и лекции, то старается представить слушателям наиболее успешные кейсы из своей практики, которые как нельзя лучше демонстрируют эффективность и прикладную ценность ее методики. Только зачастую слушателей мало интересуют истории успеха. Им хочется узнать о неудачах и промахах, ведь когда люди понимают, что ведущие специалисты не застрахованы от ошибок, они начинают проще относиться к собственным недостаткам. Иногда, в зависимости от настроения, Вайолет идет навстречу аудитории, а иногда вежливо переводит разговор в другое русло, но, как

бы то ни было, каждый раз, когда она слышит словосочетание терапевтическая катастрофа, ей первым делом приходит на ум один и тот же случай.

“Этому мальчику было около 16 лет. Ко мне на прием его привел отец. До этого ребенок много лет прожил с матерью, которая много пила и не пыталась лечиться от алкоголизма. В конце концов ее бывшему мужу это надоело, он подал на нее в суд, добился лишения материнских прав и получил опеку над сыном. Здесь нужно отдать отцу должное: поскольку он служил в полиции и кто-то когда-то проводил для их подразделения какой-то психологический тренинг, он быстро заподозрил в поведении сына неладное и решил сводить его к психотерапевту”.

Дальше Вайолет принялась описывать симптоматику своего юного клиента, которая по большей мере имела соматическую природу. Мальчик жаловался на хронические боли в животе, и в конце концов врачи диагностировали у него язву желудка. Он был молчаливым тихоней, вел себя очень пассивно и сдержано, практически никогда не показывал окружающим свои эмоции. Вдобавок парнишка регулярно прогуливал школу, чтобы сходить с друзьями на пляж и покататься на серфе.

“У парня было не так много друзей, а серфинг превратился в единственное занятие, которое приносило ему удовольствие, — вспоминала Оклендер. — В то же время это был невероятно послушный и покладистый мальчик. Кстати, характерная черта многих детей алкоголиков, особенно если речь идет о единственном ребенке в семье. Впоследствии из его рассказов я поняла, что ему приходилось постоянно заботиться о матери. Ему все время казалось, что он обязан оберегать и защищать ее. Изначально он не хотел переезжать к отцу, потому что переживал о том, как же мама будет без него”.

Вайолет объяснила, что мальчик немного побаивался отца и согласился жить с ним только потому, что не хотел его разочаровывать. В целом отец клиента произвел на Вайолет неплохое впечатление, несмотря на то что годы работы в полиции сказались на его характере, и временами он был достаточно резок с сыном. Впрочем, парень не столько боялся скандалов или наказаний, сколько впадал в ужас от мысли, что не оправдает отцовские ожидания. Именно по этой причине он исправно ходил на сессии, всем своим видом давая понять, что ему это не нравится.

“Мы прозанимались с ним около шести недель. Он приходил ко мне раз в неделю и покорно делал все, что я ему говорила. Сказано рисовать, значит, будем рисовать. Сказано лепить из глины — будем лепить. Постепенно наружу стало выходить немало затаенных обид на мать. К примеру, парень сокрушался, что никогда не мог пригласить в гости друзей, потому что мама все время была навеселе. Несколько раз во время таких разговоров его пробивало на сильные эмоции, что в данной ситуации казалось мне очень хорошим знаком. Я была уверена, что все идет просто идеально. Более того, я была исключительно довольна собой”.

Мы замерли в ожидании, пытаясь понять, в чем подвох, ведь опыт подсказывал нам, что первое впечатление слишком часто оказывается обманчивым. Пожалуй, именно в этом и заключается едва ли не главный бич профессии терапевта. Что может быть хуже, чем быть на 100 % уверенным в том, что делаешь все правильно, а потом внезапно выяснить, что с самого начала ошибался и твои усилия потрачены впустую?

Подвоха долго ждать не

пришлось. В самый разгар работы мальчик, который, казалось, демонстрировал невероятный прогресс, вдруг заявил, что больше не хочет ходить к психологу. “Честно говоря, я была в шоке, ведь в моем представлении это был хрестоматийный пример успешной терапии. Я набралась смелости и спросила у мальчика, почему он больше не хочет меня видеть”, — продолжала Вайолет.

“Мне не нравится то, что я чувствую”, — неохотно ответил парень.

“Что ты имеешь в виду?” — озадаченно переспросила Оклендер.

“Ну, я начал чувствовать всякое-разное. Мне это не нравится. Я больше не хочу чувствовать”, — все также загадочно пояснил клиент.

“Можешь привести пример?” — Вайолет окончательно запуталась и была решительно настроена его расколоть.

“Ну, — неуверенно начал мальчик, — к примеру, на днях учитель отругал меня за какую-то мелочь, а я взял и расплакался на глазах у всего класса”.

“Продолжай” — ободряющим голосом сказала Оклендер.

“А в другой раз парень, с которым я хотел подружиться, сказал мне что-то, что меня разозлило, и я накричал на него. Мне это не нравится. Мне все это не нужно. Я хочу, чтобы все было как раньше. Хочу ничего не чувствовать”, — наконец выпалил мальчик.

Вайолет попыталась объяснить клиенту, что так иногда бывает в процессе психотерапии, когда человек учится выражать свои эмоции. Да, это неприятно, но, если немножко потерпеть и переждать этот болезненный период, потом будет намного лучше. Она рассказала ему о том, как подавленные эмоции сказываются на физическом самочувствии, заверила, что боли в животе, язва и прочие проблемы со здоровьем — результат вредной привычки держать все в себе. Увы, невзирая на ее аргументы и уговоры, мальчик был решительно настроен все бросить.

“Я позвонила его отцу, — грустно вспоминала Оклендер. — Он был озадачен не меньше меня и не мог взять в толк, что случилось. Он признался, что так и не смог убедить сына вернуться на терапию. Мальчик отказывался объяснять почему, а я просто не решилась поделиться с отцом его последним признанием. Честно говоря, эта ситуация до сих пор не дает мне покоя”.

ВПЕРЕДИ ПАРОВОЗА

Тщательно обдумав произошедшее, Вайолет Оклендер пришла к выводу, что ее главной ошибкой был неправильно подобранный темп психотерапии. “Я так хотела поскорее добиться результата, что слишком поспешила и откровенно напортачила с ритмом нашей работы. Мне казалось, что я веду себя очень мягко и ненавязчиво, а на самом деле давила на клиента. Я наседала на него все больше и больше, вытащила наружу его подавленные эмоции, когда он был к этому еще не готов. У него стало возникать ощущение, что он теряет контроль над собой, а я не сделала ничего для того, чтобы помочь ему вернуть чувство контроля. Я много думала об этой ситуации и извлекла из нее ценные уроки. Я научилась не бежать впереди паровоза и с предельной осторожностью подбирать темп терапии, особенно в работе с детьми с похожим прошлым”, — сокрушалась она.

Если отбросить в сторону чрезмерное рвение и ошибку в выборе ритма, больше всего в этой истории Вайолет Оклендер беспокоило то, что она так и не узнала, что стало с мальчиком дальше. Она по-прежнему часто думает о нем и гадает, как сложилась его судьба. Она пытается представить, кем он вырос и как живет сегодня. К сожалению, ни клиент, ни его отец так никогда ей больше не звонили. Вайолет не остается другого выбора, кроме как смириться и жить с неопределенностью.

“Я утешаю себя мыслью о том, что, возможно, шесть недель наших занятий все равно пригодились ему в будущем, однако, честно говоря, сама в это до конца не верю”, — резюмировала она.