Терапия

Лодж Дэвид

Я только что посмотрел «Экзистенциализм» в словаре современной мысли. «Суть философской доктрины, которая подчеркивает резкое различие между человеческим существованием и существованием животных. Люди, наделенные волей и сознанием, обнаруживают, что находятся в чуждом им мире предметов, которые не обладают ни тем, ни другим». Ничего особо нового я не открыл. Кажется, я уже это знал. «Экзистенциализм был предложен Кьеркегором как бурная реакция на всеобъемлющий абсолютный Идеализм Гегеля».А, вот, значит, как? Я посмотрел на Кьеркегора. «Кьеркегор, Серен. Датский философ, 1813–1855. См. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ».

Я посмотрел на Кьеркегора в другой книге, биографическом словаре. Кьеркегор был сыном купца. Своими успехами его отец был обязан только самому себе, он оставил сыну значительное состояние. Кьеркегор его потратил на изучение философии и религии. Он был помолвлен с девушкой по имени Регина, но разорвал помолвку, потому что решил, что не создан для брака. Он учился на священника, но так и не принял сана, а в конце жизни написал несколько противоречивых эссе с нападками на традиционное христианство. Не считая нескольких поездок в Берлин, он никогда не покидал Копенгагена. На первый взгляд, жизнь его казалась столь же скучной, сколь

и короткой. В конце статьи были перечислены некоторые книги Кьеркегора. Не могу описать, что я чувствовал, читая эти названия. Если бы волосы у меня на затылке были покороче, они бы встали дыбом. «Страх и трепет», «Болезнь к смерти», «Понятие страха» — эти слова звучали не как названия книг по философии, но, словно стрелы, попавшие прямо в цель, они определяли суть моего состояния. Даже те, которые я не только не мог понять, но даже догадаться по ним о содержании, например, «Или — или» и «Повторение» казались полными скрытого смысла, предназначенного специально для меня. И представьте себе, Кьеркегор вел дневник. Я должен достать его и еще какие-нибудь его книги.

Пятница, вечер.Сегодня днем сеанс акупунктуры в Клинике здоровья. Мисс By, как обычно, начала с того, что посчитала пульс, держа мое запястье в своих прохладных влажных пальцах так осторожно, словно моя рука была стеблем хрупкого и ценного цветка, и спросила, как я себя чувствую. Меня так и подмывало поведать ей о проблеме с эякуляцией прошлой ночью, но я сдержался. Мисс By родилась в Гонконге, но воспитывалась в Раммидже, она очень стеснительная и скромная. Она всегда выходит из комнаты, пока я раздеваюсь до трусов, забираюсь на высокую мягкую кушетку и накрываюсь сетчатым покрывалом; прежде чем войти, она всегда стучит в дверь, чтобы убедиться, что я готов. Я подумал, что она смутится, если я упомяну об отказе моего семени излиться наружу, да и, сказать по правде, мне совсем не улыбается терпеть иголки, втыкаемые в мошонку. Не то чтобы она стала втыкать их туда, но мало ли что. Поэтому я ограничился описанием моих обычных симптомов, и она, как обычно, воткнула мне иглы в кисти рук и ступни. Они немного похожи на булавки с цветными пластмассовыми головками, какими размечают настенные карты и прикрепляют объявления. Когда мисс By попадает в нужную точку, испытываешь пощипывающий укол, иногда его можно сравнить со слабым ударом током. В этой акупунктуре точно что-то есть, хотя трудно сказать, оказывает ли она продолжительное действие. Сюда я обратился по поводу Патологии Неизвестного Происхождения, но мисс By честно сказала, что мало чем сможет помочь, разве что поспособствовать общему оздоровлению, улучшению моего физического и психического состояния, поэтому я и согласился. После сеанса я целый день и, пожалуй, еще следующее утро чувствую себя лучше, но потом это проходит. Наверное, иглоукалывание сродни искуплению грехов — иголки действительно причиняют некоторую боль, плюс нельзя пить алкоголь в день сеанса, вот я и чувствую себя лучше, — и все же бесконечно мягкое обращение мисс By успокаивает. Она всегда извиняется, если особо сильная реакция на укол заставляет меня дернуться; а когда (очень редко) она не может с первого раза найти нужную точку, то сильно переживает. Когда же мисс By случайно уколола меня до крови, я думал, она умрет от стыда.

Во время сеанса мы разговариваем, как правило, о моей семье. Мисс By проявляет живой интерес к жизни Адама и Джейн. Иногда я затрудняюсь ответить на ее вопрос и чувствую себя виноватым: до меня доходит, как мало я в последнее время думаю о своих детях. Но они живут теперь своей жизнью, независимо и самостоятельно, и знают, что при серьезных денежных затруднениях им достаточно меня попросить. Адам работает в Кембридже, в компании, выпускающей компьютерное обеспечение, а его жена Рэчел преподает на полставки историю искусств в университете Саффолка. У них маленький ребенок, так что они полностью поглощены своими домашними заботами и профессиональными проблемами. Джейн, археологу по специальности, можно сказать, повезло с работой в музее в Дорчестере, живет она в Свонедже со своим другом Гасом, каменщиком. В этом скучном курортном городишке они ведут тихую, непритязательную, растительную жизнь и, похоже, в современном понимании вполне счастливы. В последнее время мы видим их всех только на Рождество, когда они приезжают к нам в Холлиуэлл. Легкая тень набежала на лицо мисс By, когда она поняла из моих ответов, что Джейн и Гас не женаты — по-видимому, среди ее соплеменников это неприемлемо. Что ж, надеюсь, когда-нибудь Джейн выйдет замуж, лучше не за Гаса, хотя с нее станется найти вариант и похуже. Сегодня я смело спросил у мисс By, собирается ли она сама замуж, и мисс By, улыбнувшись, покраснев и потупив взор, ответила: «Брак — это большая ответственность». Снова посчитала мне пульс, объявила, что он значительно улучшился, и что-то записала в своем журнале. Потом вышла из комнаты, чтобы я мог одеться.

Чек в простом коричневом конверте я оставил на столике, где мисс By держит свои иголки и другие инструменты. После первого сеанса я допустил ошибку: достал бумажник и, по неведению, сунул банкноты ей прямо в руку. Мисс By очень смутилась, смутился и я, осознав свой faux pas

[13]. Вообще расплата с врачами дело непростое. Александра предпочитает получать деньги по почте. Эми рассказывала мне, что в последнюю пятницу каждого месяца, когда она приходит в кабинет к Карлу Киссу, на кушетке ее ждет маленький конверт со счетом. Она берет его и молча прячет в сумку. И никто из них никогда об этом не упоминает. На самом деле подобная щепетильность неудивительна. Лечение не должно быть финансовой сделкой - Иисус не брал деньги за свои чудеса. Но терапевты должны как-то жить. Мисс By берет всего пятнадцать фунтов за часовой сеанс. Как-то раз я выписал ей чек на двадцать, что привело лишь к новой неловкости, - она побежала за мной на автостоянку сказать, что я ошибся.

Она вернулась в комнату, когда я оделся, и мы договорились о встрече через две недели. В следующую пятницу у меня ароматерапия. Хотя мисс By об этом не знает. Я готов на любую терапию, кроме химиотерапии. Я имею в виду транквилизаторы, антидепрессанты и другие подобные средства. Это я уже проходил. Довольно давно, в 1979 году. Тогда готовился к постановке в компании «Эстуари» мой первый собственный ситком «Наоборот» про мужа-домохозяйку при эмансипированной жене, делающей карьеру. Я работал над пилотной серией, когда мне позвонил Джейк и сообщил, что «Би-би-си лайт энтертейнмент» предлагает присоединиться к группе, пишущей сценарий для нового комедийного сериала. Для вольного художника ситуация типичная: несколько лет бьешься над тем, чтобы хоть кто-то взял твою работу, и вдруг становишься нужным двум каналам сразу. Я решил, что не справлюсь

с обоими предложениями одновременно. (Джейк считал, что у меня все получится, но от него-то требовалось всего лишь составить два контракта и протянуть две руки за гонорарами.) Я отказался от сотрудничества с Би-би-си, поскольку «Наоборот» казался мне более серьезным проектом. Вместо того чтобы просто позвонить Джейку, я написал ему длиннющее письмо, где подробнейшим образом изложил все причины, скорее для себя, чем для него (сомневаюсь, что он удосужился прочитать письмо до конца). Но пилотная серия оказалась ужасной до такой степени, что даже не увидела света катодной трубки, и дело шло к тому, что сериал никогда не состоится. Естественно, я начал сожалеть о своем отказе. «Сожалеть» — это до смешного неадекватное определение моего тогдашнего состояния. Я был убежден, что безвозвратно загубил свою карьеру, совершил профессиональное самоубийство, прошел мимо единственного шанса в своей жизни и т. д. и т. п. Оглядываясь на прошлое, я полагаю, что это был первый по-настоящему жестокий приступ Патологии Неизвестного Происхождения. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о своем роковом решении. Не мог работать, не мог расслабиться, не мог читать, смотреть ТВ, не мог ни с кем ни о чем разговаривать дольше нескольких минут, потому что мои мысли, подобно самописцу сломавшегося прибора, неумолимо возвращались в привычную колею бесплодных размышлений о Решении. У меня развился синдром раздраженного кишечника, я ходил совершенно обессиленный из-за нарушений перистальтики желудка, в десять тридцать, измученный, валился в постель, а два часа спустя просыпался весь в поту и остаток ночи мысленно переписывал письмо к Джейку, в котором с безупречной логикой обосновывал, почему я прекрасно могу работать одновременно и на Би-би- си, и в «Эстуари». В своем воображении я обращал время вспять, представляя, что мое роковое решение не имело никаких последствий: письмо к Джейку потерялось, или вернулось ко мне нераспечатанным, потому что я неправильно написал адрес, или Би-би-си взывала ко мне, умоляя передумать, и так далее. После недели таких мучений Салли заставила меня пойти к моему лечащему врачу, неразговорчивому шотландцу по фамилии Паттерсон, сейчас я хожу к другому. Я рассказал ему про свой раздраженный кишечник и бессонницу и осторожно признался, что испытываю стресс (тогда я еще не был готов открыть перед другим человеком дверь в сумасшедший дом своего разума). Паттерсон выслушал, поворчал и выписал мне валиум.

В отношении валиума я был девственником — видимо, поэтому воздействие лекарства оказалось столь мощным. Я был поражен: буквально через несколько минут необычайное умиротворение и расслабленность окутали меня словно теплым одеялом. Мои страхи и тревоги съежились, уменьшились и исчезли, как причудливые призраки при свете дня. В ту ночь я проспал десять часов как младенец. А на следующее утро я был вялый и немного подавленный. Я смутно ощущал, что на горизонте сознания маячат дурные мысли, угрожая вернуться, но еще одна маленькая бледно-зеленая таблетка заглушила и эту угрозу и снова обволокла меня спокойствием. Я чувствовал себя нормально — не в самой лучшей форме, но вполне сносно, как в плане творчества, так и общения, — пока принимал лекарство. Но когда курс закончился, моя одержимость вернулась, как сорвавшийся с поводка взбесившийся ротвейлер. Я оказался в гораздо худшем состоянии, чем раньше.

В то время еще не до конца осознавали опасность привыкания к валиуму, и хотя я принимал его не так Долго, чтобы впасть в зависимость, тем не менее пережил настоящую ломку, борясь с искушением пойти к Паттерсону и попросить новый рецепт. Я понимал, что, если сделаю это, действительно окажусь уже в полной зависимости. Кроме того — я был уверен, что, пока принимаю валиум, не смогу писать. Разумеется, тогда я не мог писать и непринимая его, но некое шестое чувство подсказывало мне, что со временем этот кошмар пройдет сам собой. Так и случилось — ровно через десять секунд после звонка Джейка, который сообщил, что «Эстуари» собирается взять новых актеров и сделать новую пилотную серию. Она получила одобрительный отклик, и они заказали целый блок, имевший скромный успех — мой первый, в то время как шоу Би-би-си провалилось. Год спустя я едва мог припомнить, почему вообще сомневался в правильности своего решения. Но симптомы окончания действия валиума запомнил и поклялся никогда не прибегать к нему.

Два спазма в колене, пока я писал эту часть, один настолько сильный, что заставил меня вскрикнуть.

Суббота, вечер, 20 фев.Сегодня в клубе я услышал от Руперта удивительную и отчасти тревожную историю. Мы с Салли приехали туда после раннего ланча, чтобы поиграть в теннис на улице. Стоял прекрасный зимний день, сухой и солнечный, воздух бодрил, но было тихо. Салли играла двое на двое в компании других женщин, я — со своими дружками-калеками. У нас уходит много времени на переодевание, так как перед игрой мы накладываем такое количество повязок, шин, ограничителей, бандажей и протезов, что похожи на средневековых рыцарей, облачающихся в свои доспехи перед сражением. Салли и ее приятельницы уже отыграли большую часть первого сета, когда мы прошествовали, а точнее, прохромали мимо их корта к своему. Бетти, жена Руперта, играла в паре с Салли, и как раз в этот момент она особенно хорошо отбила слева, заработав тем самым очко, и мы все зааплодировали.

— Бетти тоже берет уроки, да, Руперт? — с ухмылкой заметил Джо.

— Да, — довольно резко ответил Руперт.

— Да уж, наш мистер Саттон что-то такое делает с нашими дамами, — заметил Джо. — Не знаю, что именно, но…

— Джо, заткнись, а? — раздраженно бросил Руперт, уходя вперед.

Джо скорчил гримасу и подвигал бровями, обращаясь к нам с Хамфри, но ничего не сказал, а мы тем временем уже дошли до корта и разбились на пары.

Я играл с Хамфри, и мы побили противников в пяти сетах: 6:2, 5:7, 6:4, 3:6, 7:5. Матч был что надо, пусть даже стороннему наблюдателю и могло из-за нашей медлительности показаться, что мы играем словно под водой. Наконец-то я научился хорошо отбивать слева и послал пару мячей низко над сеткой, застигнув Руперта врасплох. Нет большего удовлетворения, чем быстро, без видимого усилия отбить мяч слева. Правда, выиграли-то мы матч благодаря моему плохо рассчитанному удару рамкой ракетки по мячу влет, что больше на нас похоже. Тем не менее удовольствия мы получили много. Джо хотел поменяться партнерами и отыграться в трех сетах, но мое колено угрожающе свело, а Руперт сказал, что заканчивается действие его обезболивающего (он всегда принимает пару таблеток перед игрой), так что мы оставили сражаться этих двоих и, приняв душ, пошли выпить. Взяв пива, мы сели в симпатичном укромном уголке клубного бара. Несмотря на периодические вспышки боли в колене, я, разгоряченный после нагрузки, чувствовал себя хорошо, почти как прежде, и с наслаждением потягивал холодное горькое, но Руперт хмурился над своей кружкой, словно на дне ее затаилось что-то недоброе.