Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Мещеряков Александр Николаевич

Пастбищная зона – это сочетание влажности и сухости. Главное свойство этой пастбищной земли заключено в том, что без участия человека она порождает только сорняки, а это создает ситуацию, когда в отношениях между человеком и окружающей средой главная роль принадлежит человеку. Преодолевая сопротивление природы, люди пастбищ, в отличие от обитателей пустынь, вступают в конфликтные отношения внутри группы, одна часть коллектива порабощает другую. Так, например, произошло в Древней Греции, где были свободные жители полисов (рабовладельцы) и подобные скоту рабы. Такое устройство жизни приводит к экспансионизму и созданию империй. Рабовладение в Америке является логическим продолжением такого порядка вещей и отражает тот факт, что человек выступает «хозяином» (победителем) по отношению к природе.

В Японии, разумеется, все обстоит по-другому. Благодаря приносящим влагу муссонам растительный мир Японии чрезвычайно богат. В то же время, в отличие от южно-муссонных стран, в Японии четко выражены четыре времени года. Кроме того,

Япония – это страна тайфунов. С одной стороны, они всегда приходят приблизительно в одно и то же время, но с другой – неизменно имеют внезапный характер. Кроме того, в Японии выпадает и редкостно много снега. Поэтому одним из символов японского пейзажа является покрытый снегом бамбук [522] .

522

Вацудзи Тэцуро. Фудо. Нингэнгаку-тэки косацу. Токио: Иванами, 1979. С. 162.

Многообразие погодных условий обеспечивает уникальное богатство природной среды, а она, в свою очередь, создает богатство натуры японца, в которой сочетаются и южно-муссонная пассивность-подчинение, и лабильность психики (времена года), и взрывные (воинственные) характеристики (тайфуны). Этот характер описывается в растительном коде через образ сакуры – буйно и дружно цветущей и так же дружно сбрасывающей свой цвет. Последнее символизирует готовность японца к смерти, продемонстрированную онемевшему от восхищения миру во время японско-русской войны [523] .

523

Вацудзи Тэцуро. Фудо. Нингэнгаку-тэки косацу. Токио: Иванами, 1979. С. 164–165.

Такое же проявление природной среды в японском характере Вацудзи обнаруживает и в любовных отношениях. По его мнению, нигде в мире любовные отношения не описываются как столь сокровенно-умиротворенные и в то же время как столь интенсивно-взрывные, неистовые, как это происходит в Японии. В качестве доказательства он предлагает перечесть любовные истории, которые содержатся в «Кодзики». Этот изначальный потенциал не смог выхолостить даже буддизм, который в своем японском проявлении не делает разницы между духом и телом. Традицию двойного самоубийства, которое стало «основной темой» искусства эпохи Токугава, Вацудзи относит к чисто японскому дискурсу. «С помощью отрицания жизни происходит утверждение любви. Сердце, желающее вечной любви, кристаллизуется в результате мгновенной экзальтации» [524] .

524

Там же. С. 167.

Такую же умиротворенность (соблюдение конфуцианских норм семейного общежития) и неистовость (готовность к самопожертвованию, в своей крайней форме доходящему до кровной мести) Вацудзи находит и в японской семье, которая является высшей ценностью – намного большей, чем жизнь каждого из ее членов. Что до Европы, то здесь нечто подобное сыновне-родительской почтительности можно обнаружить только в еврейских семьях. Коллективистский дух японской семьи обнаруживается и в структуре жилища, где членение пространства определяется раздвижными перегородками, которые невозможно запереть на ключ. Вацудзи полагает, что японская семья и дом остались практически не затронутыми западным влиянием. Не случайно, что и японское государство мыслится как единая семья.

Многообразие (богатство) природной среды обитания было неотъемлемым качеством природы Японии и в сочинении Сига Сигэтака. Восприятие последнего обусловливалось в первую очередь «зрительным кодом», он «пропускал» природу через глаз. Что до Вацудзи Тэцуро, то его изобретением стало восприятие через тело и тактильность.

Как и Сига, Вацудзи считал влажность главным свойством японского климата. По его мнению, это свойство, воспринимаемое через тело и в особенности через кожу, сказывалось в результате на всем строе ощущений японца и, следовательно, на устройстве японской культуры. С точки зрения придания культуре уникальных черт такой подход оказался чрезвычайно эффективным. Ведь тактильность была слабо объективирована в западном культурном дискурсе. Она была слабо объективирована и в традиционном японском письменном дискурсе, однако современные японские мыслители обнаружили, что эта операция возможна.

Знаменитый писатель Танидзаки Дзюнъитиро (1886–1965) воспевал красоту японской женщины, у которой по сравнению с европейками более привлекательный цвет кожи и которая приятнее на ощупь. В 1931 г. он писал: «Красотой фигуры и телосложения восточная женщина уступает женщине европейской, но красотою кожи, ее мелкой текстурой она ее превосходит… Восточная женщина (по крайней мере, с точки зрения японца) превосходит европейку и на ощупь… С точки зрения мужчины, на европейскую женщину лучше смотреть, чем заключать ее в объятия, с женщиной же восточной все наоборот» [525] . Что до

Вацудзи Тэцуро, то он обнаружил, что тактильность возможно объективировать применительно к природе, т. е. задать такие параметры описания, которые отсутствовали в западной культуре. Благодаря этому действительно возникало ощущение уникальности японского восприятия – сравнить его оказывалось не с чем. Отсутствие ссылок на конкретные проявления тактильности в традиционной письменной культуре облегчало задачу Вацудзи, исходившего из ощущений собственного тела. В его работе нет ни одной цитаты, принадлежащей японцу. Иногда складывается впечатление, что с реальной японской традицией он не был знаком основательно. Однако тело Вацудзи Тэцуро оставалось при этом все равно телом японца. Это тело, его ощущения и составляли доказательную базу.

525

Танидзаки Дзюнъитиро. Инъэй райсан. Токио: Тюокоронся, 1997. С. 140.

«Влажность оказывает огромное влияние на восприятие человеком атмосферы. Частые изменения плотности воздуха, которого мы касаемся (здесь и дальше выделено нами. – A.M.) в Японии (утренний туман, вечерняя или весенняя дымка), способствуют обостренному восприятию времени года и часа суток, возбуждают чувство спокойствия или свежести. Кроме того, это придает осязательность самому пейзажу. И в этом отношении эти частые изменения представляются чрезвычайно существенными. Что до обделенной влагой европейской атмосферы, то она может порождать монотонную взвесь в воздухе, но она не настолько текуча, чтобы вызывать тонкие перемены в нашем настроении. Монотонность облачных дней в Европе северной, монотонность яркой голубизны неба в Европе южной – это безусловное свойство, присущее всей Европе. Это свойство имеет тесную связь с температурными изменениями. Да, термометр регистрирует в Европе перепады температур в течение одного дня, но это всего-навсего физическое явление, оно не сказывается заметно на наших ощущениях. Разнообразны эффекты, которые производят сочетания влажности и температуры (будь то ночная летняя прохлада, утренняя свежесть, осеннее тепло днем и кожный холод вечером) на перемены в настроении и ощущениях благодаря быстрым переменам в этом сочетании. И даже зимой после утреннего холода, который мы ощущаем кожей, от солнышка приходит ощущение тепла. Всего этого разнообразия мы не можем испытать на себе в Европе». Потому что, как утверждает Вацудзи Тэцуро, там, в Европе, или сплошная летняя жара, или сплошной зимний холод. «С точки зрения влияния на душевное состояние ощущения телом холода не важно, какая температура – минус три или минус десять. Если в [зимний] солнечный день выйти на освещенное место, то даже это солнце не будет давать никакого тепла – оно все равно что луна». Не то в Японии, где стоит сделать шаг в сторону от теплого солнца в тень, как мгновенно «холодный ветер пронзает кожу» [526] .

526

Вацудзи Тэцуро. Фудо. Нингэнгаку-тэки косацу. Токио: Иванами, 1979. С. 235–237.

«Природные условия» и их кожные реципиенты, о которых говорил Вацудзи Тэцуро, вполне можно определить как «воображаемые». Житель Севера, познавший на своей шкуре (коже), что такое мороз, мог бы квалифицированно возразить на утверждение, что между тремя и десятью градусами мороза не существует большой разницы. Тем не менее эти и другие рассуждения как самого Вацудзи Тэцуро, так и ему подобных обладали для тогдашних японцев достаточной убедительностью. Мыслительные операции, которые они проделывали в рамках творимой ими знаковой картины мира, обладали автономностью по отношению к реалиям. Теория не поверялась практикой, но мысль о необходимости такой процедуры мало кому приходила в голову.

Вывод из этих рассуждений мог быть, естественно, только один – тонкость и богатство телесных (кожных) ощущений, испытываемых только японцами и только в Японии, что находит соответствие в уникально тонкой душевной организации, которая продуцирует необыкновенное тонкое искусство. В этом отношении Вацудзи воспроизводил ту же самую схему, которую предлагал Сига Сигэтака: уникально красивая и многообразная земля – уникально чувствительные люди – удивительно тонкое искусство.

В отличие от Европы японское искусство, по мнению Вацудзи, характеризуется не «примитивной» прямой линией, а линией изогнутой (напомним, что, согласно китайско-японским демонологическим представлениям, злые духи способны перемещаться только по прямой линии). В японском искусстве отсутствует и «примитивная» симметричность. В Европе видна «антропогенизация ландшафта», там доминирует идея торжества по поводу победы человека над природой, что видно и в «геометричности» западного искусства. Примером может послужить римский, а затем и европейский сад с его четким планом, прямыми аллеями и дорожками, круглыми (или квадратными) площадками и прудами, прямыми стволами деревьев и подстриженными кронами. И такой «искусственный сад» убивает природную красоту.