Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения
Шрифт:
Близость японца к природе находит концентрированное выражение в литературе и искусстве. Если говорить о литературе, то описания природы встречаются и в средневековой прозе («Повесть о Гэндзи», «Записки у изголовья»), но все-таки основным средством воспевания природы остаются стихи (как танка, так и хайку), в которых «человек сливается с природой, природа растворяется в человеке, человек и природа находятся в полном единении, и их живое движение приводит к самопроизвольной музыке». И в этом состоит отличие японской поэзии от поэзии европейской и китайской, в которой объект и субъект четко отделены друг от друга (с. 247). В другом эссе Тэрада развивает свою мысль: «[Е]вропейцы воспринимают природу как инструмент или вещь, в то время как для японца она дорогой брат или же часть его тела. Иными словами, европеец стремится покорить природу, японцы прошлых времен сливались с природой, можно сказать, что они подчинялись ей» [533] . И это отношение японца к природе находит отражение и в поэзии.
533
Тэрада
Таким образом, японская поэзия – явление синтетическое, органическое, в этой поэзии одномоментно сочетаются данный миг, неизменность и текучесть времени, его наполненность и пустота [534] . При этом распространенность сочинительства хайку настолько велика, что неназванный французский исследователь японской поэзии утверждает: все японцы являются поэтами. Причиной же этого сам Тэрада считает уникальность японского взгляда на уникальную японскую природу. Взаиморастворимость человека и природы Тэрада обнаруживает и в японской живописи, и в японской музыке.
534
Там же. С. 283.
Как и относительно классификации видов дождя, Тэрада настаивает на принципиальной непереводимости японской поэзии на иностранные языки. Именно поэтому он с осуждением относится к обновленцам поэзии хайку – в их стихах указание на время года становится необязательным (с. 248–249). Видимо, автор молчаливо подразумевает, что без наличия природной составляющей такие стихи смогут стать принципиально переводимыми, а это не вписывалось в предлагаемую им картину мира. Следует заметить, что все сравнения Японии и Запада имели целью вовсе не желание того, чтобы Запад лучше понимал Японию. Адресатом рассуждений людей, подобных Тэрада, являлись сами японцы. Тэрада буквально заклинал, чтобы они оставались японцами. «Хайку образуют своеобразную форму поэзии как по содержанию, так и по форме, в которых в концентрированном или же в экстрагированном виде присутствует почти весь прошлый опыт духовной жизни японского народа. В этом состоит причина, по которой хайку непонятны иностранцам, в этом состоит и причина, по которой хайку существовали только в Японии, в этом состоит и резон, по которому хайку должны существовать. По этой же причине изучение хайку означает изучение самого японца, а для того чтобы получить настоящего японца, не существует лучшего способа, чем сочинение хайку… До тех пора, пока живы хайку, жива и Япония» [535] .
535
Тэрада Торахико. Дзуйхицусю. Токио: Иванами, 2011. Т. 5. С. 288.
Ближе к концу статьи Тэрада вступает в короткую полемику с теми, кто предлагал идентифицировать японцев по цвету кожи, на что автор резонно возражает, что в таком случае в одну группу с японцами попадут и китайцы. Если же проводить разграничение по природным условиям обитания и по отношению к природе, то тогда японцев уже нельзя будет спутать ни с кем. «В обширном регионе, называемом Востоком, японская земля-природа и ее народ образуют совершенно уединенный "остров". Я полагаю, что выявление особенностей Японии в самых различных областях, их актуализация применительно к окружающей среде составляют историческую миссию японцев, цель их существования, что является их вкладом в здоровое развитие человечества. Если мир лишится цветов сакуры, то он станет скучнее» (с. 252).
Тэрада говорил, разумеется, не о сакуре как таковой, а о «культуре сакуры», которая стала к тому времени «визитной карточкой» Японии в мире. Мы же, оценивая взгляды Тэрада Торахико, можем утверждать, что понятие «мир» воспринимается Тэрада исключительно в контексте уникальности Японии и японцев в этом мире, – мире, который предоставляет Японии не столько объединительные, сколько разделительные возможности.
Эмоции автора легко понять. В это время многим японцам казалось, что под давлением западной культуры они теряют свою идентичность. Как и повсюду в мире, западная культура демонстрировала в Японии вмонтированные в нее способности по уничтожению разнообразия. Совершенно неудивительно, что это вызывало реакцию отторжения и страх. Тело культуры (как и тело человека) охраняет свою автономность, оно может существовать только в пространстве, которое ограничено физическими параметрами, в данном случае границами архипелага, представляющими собой вмещающий культуру природный ландшафт, который воспринимался с фатализмом, как родная данность. Жалуясь на неблагоприятные природные условия, японцы не мечтали о переселении и старались находить положительные последствия даже для тех природных явлений, которые сильно усложняли им жизнь и угрожали ей. В другой своей статье Тэрада Торахико писал: «Япония по своему географическому положению занимает исключительно своеобразное место, в силу чего ее отношения с другими государствами также отличаются своеобразием, и она вынуждена принимать различные оборонительные меры по отношению к своим потенциальным противникам; одновременно с этим она находится под влиянием крайне специфических климатических и геологических факторов, в результате чего ей выпала такая судьба – находиться под постоянной угрозой специфических природных бедствий. Нельзя сказать, что в странах, принадлежащих к западной цивилизации, совсем не случается землетрясений, цунами и тайфунов, но все-таки следует признать, что их частота не идет в сравнение с ужасными бедствиями, происходящими в нашей стране. В то же время невозможно отрицать, что частота природных бедствий оказала положительное влияние на наш национальный характер – тысячелетняя закалка природными бедствиями породила в японском народе целый ряд уникальных и превосходных качеств» [536] .
536
Тэрада Торахико. Дзуйхицусю. Токио: Иванами, 2011. Т. 5. С. 57.
Следует помнить, что этот страх исчезновения самобытной культуры с легкостью перерастал в истерику, когда даже ученые мужи забывали про свой позитивизм. Потребность в самоутверждении и самозащите слишком часто реализовывала себя в построениях, в рамках которых другим землям, странам и народам отводилась роль отрицательного образца для сравнения. И тогда эти земли представали бедными и унылыми, а люди, их населявшие, – бескультурными недоумками. К сожалению, такое понимание мира превращалось в государственную идеологию, находило выход в конкретных действиях на военно-политическом уровне.
Показательно, что, говоря об уникальности Японии и японцев, Тэрада предпочитает оперировать понятием «остров». К этому времени, как уже неоднократно отмечалось, Японская империя перестала быть островной страной. Позиционирование Японии как материковой и многонациональной страны стало частью официальной идеологии. Тем не менее достаточно мощный вектор «низового» интеллектуального движения зачастую был направлен в другую сторону. Это движение было занято самоописанием «японца» на ограниченном морем и островами пространстве. Это пространство обладало уникальными характеристиками, порождающими уникальную японскую культуру, которую следовало беречь и защищать. И разумеется, следует помнить, что в связке земля-люди определяющим фактором признавалась земля в полном в соответствии с традиционными конфуцианскими представлениями о географическом детерминизме.
Следует сказать, что в момент появления работ Вацудзи Тэцуро и Тэрада Торахико сама власть еще редко оперировала природным дискурсом. В этом отношении показательный пример представляет предкоронационный альбом, выпущенный по случаю грядущего вступления на престол императора Тайсё (на троне 1912–1925). Он открывался следующими словами: «Благоухающая по утрам горная сакура поистине прекрасна. Однако, будучи пересажена в иноземные страны, она продолжит свой рост. Высящаяся среди облаков божественная гора Фудзи высока и почитаема. Однако в иноземных странах есть горы, которые выше Фудзи. Среди обычаев и институтов есть разные – есть такие, что лучше у них, а есть такие, что лучше у нас, и если возникнет желание заимствовать их, то это возможно. В настоящее время мы заимствовали у них хорошее – носим европейскую одежду и управляем автомобилями. Они тоже заимствовали у нас хорошее – устраивают чайную церемонию и занимаются джиуджицу. Выгоды, которые приносит усиливающееся общение, находятся в соответствии с велениями времени, что приводит к выравниванию непохожего. Но здесь есть то единственное, чего невозможно заимствовать, даже если иноземцы пожелают того, то единственное, что невозможно скопировать, даже если пожелать того; наш императорский дом, который правит без перерыва на протяжении десяти тысяч поколений, – такого нет нигде» [537] .
537
Сокуи кинэн косицу дайтэн (Основные установления относительно императорского дома, приуроченные к интронизации). Токио: Тэйкоку дзицугё гаккай, 1913. С. 2–3.
По этому тексту хорошо видно, что идеи об уникальности японской природы и японских обычаев в 1913 г. оставались на втором плане. Внимание идеологов концентрировалось на фигуре государя и непрерывности правящей династии. Однако после публикаций мыслителей, подобных Вацудзи Тэцуро, воспевание японской природы прочно входит в арсенал пропагандистов. Сам Вацудзи Тэцуро был обласкан властью, а в 1943 г. даже читал лекции самому императору Сёва, что свидетельствует о том, что идеи мыслителя буквально пришлись «ко двору».
В программном документе японского тоталитаризма «Сущность нашей государственности» («Кокутай-но хонги», 1937 г.), подготовленном государственным Институтом духовной культуры народа, утверждалось, что свойством японского строя жизни и мыслей является гармония. Это и гармония между государем и подданным, это и гармония между синтоистскими божествами и людьми, т. е. японцами. «Гармония проявляется также в исключительно близких отношениях [японского] человека и природы. Нашу страну окружают моря, в ней высятся горы, струятся прозрачные воды, сменяют друг друга времена года в красоте, которой нет в иных землях. Эта прекрасная природа, равно как и [синтоистские божества] ками, порождена высшими коми и является предметом восхищения, а не страха. Так любовь к природе стала нашей национальной чертой, так появилась гармония человека и природы. В Индии человек подавлен природой, а на Западе чувствуется его превосходство над ней, но [в обоих случаях] не видно той глубокой гармонии человека и природы, которая существует в нашей стране. Наш же народ пребывает в постоянной гармонии с природой. В нашей литературе сложено множество стихов, воспевающих дух гармонии с природой, а глубокая любовь к природе – одна из главных тем нашей поэзии. Это не ограничивается миром литературы, поскольку и в повседневной жизни природа и люди находятся в гармонии… В нашей стране, где так отчетлива смена времен года, эта гармония представлена с особой красотой» [538] .
538
Основные принципы кокутай/Перевод В. Э. Молодякова//Синто. Путь японских богов. СПб.: Гиперион, 2002. Т. 2. С. 349.