Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения
Шрифт:
Что до сада японского, то в нем заключена идея «очищения и идеализации красоты природного начала». Европейцы считают японский сад эквивалентом английского «нерегулярного» сада, но на самом деле английский сад всего лишь огороженная часть природы, а потому в нем начисто отсутствует элемент «искусства». Японский же сад не является частью непреображенной природы. Такой сад требует постоянного ухода. «В создании сада японцы выявляют совсем другой принцип: из хаотичной и неупорядоченной природы создать порядок и закономерность. При этом усилия человека по внесению порядка в природу направлены не на сокрытие природного, а на следование природному. Защищая эту природность, человек следует внутренним принципам природы. Выдергивая сорную траву или устраняя другие помехи, он помогает природе выявить себя. Именно таким образом человек выявляет чистые природные формы – очищенные от хаоса и неупорядоченности». Именно поэтому в качестве растительности для сада деревья и кустарники подбирают таким образом, чтобы лучше выявить каждое время года – и тогда мы будем наблюдать меняющуюся гармонию, которая преображается в соответствии с четырьмя временами года. При этом невозможно
527
Вацудзи Тэцуро. Фудо. Нингэнгаку-тэки косацу. Токио: Иванами, 1979. С. 224–228.
Таким же образом и во всем японском искусстве преобладает тонко преображенное природное начало, концепция выявления закономерностей природы, а не идея победы человека над природой. Это касается и живописи, и произведений декоративно-прикладного искусства, предметов японского быта вообще. Похожие закономерности заложены и в других искусствах – музыке, поэзии, литературе, театре. «Таким образом, вряд ли кто сможет отрицать факт, что в отношениях между природой и человеком характерные особенности этой природы определяют характерные особенности жизни человека». А потому, размышляет Вацудзи Тэцуро, невозможно полностью перенять чужой стиль жизни: «Японцы, которые с тщанием заимствуют европейскую цивилизацию, не в состоянии полностью вестернизировать свою одежду, еду; они по-прежнему привержены кимоно, рису и циновкам-татами – не вследствие ли того, что этот стиль жизни в наилучшей степени соответствует временам [японского] года и времени [японских] суток?» [528]
528
Там же. С. 239, 238.
Вера Вацудзи в первозначимость природного фактора была беспредельна. В конце своей книги он, бросая камень в огород японских социалистов (он называет их «обрусевшими японцами»), утверждает: свергнуть природу еще труднее, чем свергнуть буржуазию [529] .
В осмыслении японского и западного искусства Вацудзи Тэцуро являлся продолжателем дела, начатого еще публицистами журнала «Нихондзин», которые подчеркивали уникальность японского взгляда. Еще в 1895 г. там была помещена статья «Создадим новую восточную эстетику», где были сформулированы те черты, которые отличают искусство западное от искусства восточного (в данном случае «восточное» и «японское» являются синонимами). Западная цивилизация, ее культура и искусство характеризуются как механические, материалистические, эмпирические, индуктивные, аналитические, математические, видимые, прозаические, светские, прогрессивные. По этим позициям параметры восточной культуры диаметрально противоположны. Цивилизация, культура и искусство Востока описываются как символические, нематериалистические, естественные, дедуктивные, холистические, чувственно воспринимаемые, сокрытые, поэтические, духовные, застывшие [530] .
529
Там же. С. 243.
530
Нихондзин. 1895. № 5. С. 35.
Хотя в момент выхода номера журнала он считался оппозиционным, ибо резко критиковал правительство за его «оголтелое» западничество, в более позднее время именно в соответствии с предложенными им параметрами стала выстраиваться получившая широчайшее распространение концепция японского искусства вообще. И Вацудзи Тэцуро был одним из ее адептов и созидателей.
Вацудзи настаивал на самобытности японской природы и искусства, но теоретической основой для его выкладок послужили работы европейских философов и ученых (Геродот, Фукидид, Гиппократ, Аристотель, Страбон, Жан Боден, Монтескье, Шлёцер (Schlozer), Аделунг (Adelung), Гердер, Гегель, Кант, Фихте, Карл Маркс, Карл Риттер, Хаусхофер, Люсьен Февр и др.). В то же время у него полностью отсутствуют ссылки на труды конфуцианских мыслителей – как китайских, так и японских. Вацудзи Тэцуро осмысляет Японию, ее географию и культуру «с чистого листа»: Японии в трудах указанных мыслителей не уделяется почти никакого места (а многие вообще не знали о ее существовании), а собственно японская традиция Вацудзи Тэцуро неизвестна. И потому книга «Природные условия» выглядит как развитие европейских философских, географических и исторических идей, касающихся отношений между человеком и средой обитания, применительно к Японии. При этом наиболее любезны оказываются автору приверженцы европейского географического детерминизма. Однако, как было показано ранее, именно конфуцианство изначально являлось для Японии источником крайнего географического детерминизма. Вероятно, это послужило важнейшей причиной, почему японцы с такой готовностью и легкостью усвоили идеи европейского географического детерминизма – даже если они и не знали (не помнили) своих конфуцианских предшественников. Видимо, разлитая в культуре общая мыслительная атмосфера детерминировала строй их мыслей. Думается, что главным в этой атмосфере было отсутствие свободы воли у человека. Человек с такой свободой всегда признавался существом асоциальным, идеальный типаж – это человек, исполняющий свой долг, который не оставляет ему выбора. Так и географический детерминизм не оставлял японцу выбора, его судьба была решена задолго до его появления на свет. Поэтому не стоило мучиться с выбором, гораздо проще и уютнее выглядела
Вацудзи Тэцуро усвоил идеи детерминизма в крайне жесткой и безоговорочной форме, распространив влияние географического фактора не только на экономику, историю и общество, но и на культуру, национальный характер, искусство и эстетику. И не только в прошлом, но и в настоящем. При этом связь между природой и человеком имеет односторонний характер, и потому бытие человека, в понимании Вацудзи, весьма похоже на жизнь растения – недаром столь часто он описывает характер японца с помощью растительного кода. Объявляя среду обитания японца наилучшей, он не мог не удержаться от вывода, что она порождает наилучших людей и наилучшую культуру. «Жесткость» природных построений Вацудзи Тэцуро, однако, выглядит таковой только в рамках европейской традиции. Для японца же его идеи идеально вписывались в традиционный контекст.
Свидетельством этому могут послужить взгляды на природу Тэрада Торахико (1878–1935), который прямо признавал, что идеи Вацудзи Тэцуро значительно повлияли на него. Тэрада Торахико был физиком, он работал в различных областях, особенно известны его работы по рентгеновскому излучению, физике Земли, сейсмологии. Как и многие другие интеллигенты, родившиеся в период Мэйдзи, не был он чужд и литературных интересов, тем более что в колледже он учился, в частности, у известнейшего писателя Нацумэ Сосэки, для которого Тэрада послужил прототипом физиков Мидзусима Кангэцу («Ваш покорный слуга кот») и Нономия Сохати («Сансиро»). Перу Тэрада принадлежит множество стихотворений (хайку), эссе и научно-популярных статей, которые с завидной регулярностью переиздаются вплоть до сегодняшнего дня. Одно из таких эссе, опубликованное в журнале «Тоё ситё» («Мысль Востока». 1935. № 10), непосредственно посвящено осмыслению японской природы. Оно так и называется: «Взгляд японцев на природу» («Нихондзин-но сидзэнкан») [531] .
531
Мы пользовались следующим изданием этой статьи: Тэрада Торахико. Дзуйхицусю. Токио: Иванами, 2011. Т. 5. С. 223–253. Ссылки и цитаты из этой работы приводятся в основном тексте книги с указанием страниц этого издания (в круглых скобках).
Дискурс Тэрада лишен поэтической экзальтации, его взгляд – это взгляд ученого-естественника, который требует объективных доказательств выдвигаемых им постулатов. Как и Сига Сигэтака и Вацудзи Тэцуро, Тэрада стоит на позициях географического детерминизма. Как и оба они, Тэрада признает многообразие природных условий Японии, но из этого он не может не сделать вывод, что Японию населяют люди с достаточно разным менталитетом. К тому же изолирующие ландшафты страны способствуют оседлости и препятствуют выработке единых культурных стандартов и поэтому трудно вести речь о природе Японии «вообще» или же о «среднем японце». Тем не менее автор пытается найти то общее, что позволяет говорить о природе всей Японии и о душевном строе всех японцев.
Тэрада констатирует, что на протяжении писаной истории географические, геологические и климатические параметры Японии, «к счастью», не претерпели существенных изменений, а потому нынешние японцы проживают в таких же природных условиях, что и их предки. Хотя в последнее время часть Японии в связи с ее территориальными приобретениями (южный Сахалин и Тайвань) очутилась в зоне холодного и тропического климата, культура Японии исторически выработалась в условиях «умеренного пояса» (по-японски этот термин звучит как «онтай» – «теплый пояс»). Однако это слишком общее определение, на самом деле климатические характеристики существенно меняются от места к месту, обеспечивая на «маленькой» территории Японии огромное разнообразие. Такого разнообразия нельзя обнаружить даже на таком огромном материке, как Африка (с. 225–226).
Помимо разнообразия микроклиматов существенной чертой Японии является выраженность времен года, которая отсутствует как в тропическом климате (там одно сплошное лето), так и в холодном климате (там есть «день и ночь», а времен года нет). Такая изменчивость «воспитывает в человеке мудрость» (с. 226), что находит, в частности, лингвистическое подтверждение: японский язык знает уникальное множество обозначений для разных видов дождя, и эти термины невозможно перевести на иностранные языки (с. 227–228).
Как мы видим, четкая выраженность сезонов остается важнейшей характеристикой японского климата и в интерпретации Тэрада. Ничто не свидетельствует о том, что он знал про древние истоки этого убеждения (только в «срединной стране» времена года сменяют друг друга «правильным» образом), но искренняя уверенность в благодатности японской земли и климата переполняла и этого ученого-естественника.
Невероятное разнообразие – особенность японской земли. Это касается и климата, и геологических пород, и растительного мира (включая культурные растения). Разнообразный рельеф страны, обилие гор и многообразие микроклиматов приводят к тому, что крестьяне трудятся на крошечных участках земли. Когда неназванный советский режиссер снял фильм под названием «Япония» [532] и показал его в советской столице, зрители увидели японских крестьян, трудящихся на крошечных полях, и это вызвало у них взрыв смеха. И на этом примере хорошо видно, что те «немногочисленные мыслители, которые полагают, что японцы и русские – это одни и те же люди, совершают принципиальную ошибку и находятся на антинаучных позициях» (с. 233).
532
Скорее всего, речь идет о фильме 1933 г. «Большой Токио» В. Шнейдерова. См.: Фёдорова А. А. «Песня японского конюха» в исполнении русского тенора, или Об одном не оправдавшем себя проекте//История и культура Японии, 6. М.: РГГУ, 2013. С. 467–486.