Террористы
Шрифт:
Шефу жандармов говорили, чтобы он поберегся, но Мезенцев отвечал, что особа и власть главноуправляющего Третьего отделения недосягаема и велика, а разговоры о покушении на него из области бабских грез. Утром 4 августа Мезенцев по Михайловской площади шел на охранную службу. Навстречу ему вышел Кравчинский и глядя прямо в лицо шефу жандармов, всадил в него привезенный из Италии кинжал карбонариев. Пока главноуправляющий Третьим отделением умирал, ему на ненужную помощь, а больше для задержания Кравчинского, дернулся адъютант. Баранников, бывший рядом с Кравчинским, дважды выстрелил ему под ноги. Приговор был вынесен только Мезенцеву, и убивать кого-либо еще землевольцы не хотели. Адъютант все правильно понял, и пока к нему подбегали охранники в штатском, Кравчинский и Баранников пробежали на угол Садовой и Инженерных улиц и вскочили в пролетку. Адриан Михайлов, сидевший на козлах, свистнул, орловский рысак Варвар дернул с места и исчез. Охранники бросились в погоню, но за минуты до этого члены Дезорганизаторской группы, прикрывавшие акцию, сняли всех извозчиков, стоявших у канала Екатерины, Михайловской, Инженерной, обоих Садовых улиц, набережной Фонтанки и даже с Невского проспекта у Гостиного двора. Землевольцы бесследно исчезли, а чиновная столица империи впала в ступор, гадая, кто следующий. Жандармы и полиция переворачивали Петербург вверх ногами, но за три месяца конспиративную квартиру с Кравчинским, который даже выходил на улицу, не нашли. Наконец, руководство партии сказало Кравчинскому: «Вам необходимо проветриться», что означало эвакуацию за границу. Особая группа «Земли и воли», занимавшаяся только нелегальной переправкой революционеров в Европу, имела несколько путей из империи за кордоном, но Кравчинского переправили не поездом с насквозь проверяемыми вокзалами, а по упрощенной схеме с паспортном приграничного жителя через маленький пограничный переход. Уже тогда землевольцы при переписке использовали очень сложный, двойной шифр симпатическими чернилами. Цифры сообщения при помощи первого ключа превращали в другие цифры, которые затем вторым ключом превращали в слова. Позднее письма писали между легальных строк фенолфтолеином, проявляя их с помощью нашатырной ватки.
Александр Баранников
В октябре Кравчинский ушел за границу, и один из родоначальников научного коммунизма Фридрих Энгельс заявил в европейской прессе: «Политическое убийство в России – единственное средство, которым располагают умные и уважающие себя люди для защиты против агентов неслыханно деспотического режима».
Уже в день похорон Мезенцева на внеочередном заседании Совета Министров император разрешил проводить задержание всем жандармским и полицейским офицерам без первоначального прокурорского надзора. Все политические дела, в которых задерживаемые сопротивлялись при аресте, были переданы в военные суды, приговоры которых не обжаловались и приводились в исполнение немедленно. При дознании больше не нужны были даже свидетели. В Сибири создавались особые поселения для ссыльных. Новый главный жандарм и начальник Третьего отделения А. Дрентельн приказал арестовывать всех, кого хотели полицейские, несмотря на титулы и чины и дворянство. Для ареста было достаточно неподтвержденных или выдуманных из-за личной неприязни или желания наживы подозрений. Если улик на задержанных не было, их ссылали административно, без суда и следствия. Судебные процессы стали быстрыми и короткими, с казематами или виселицами в конце. Николай Морозов писал в газете «Земля и воля»: «Родина-мать, разверни свои силы, жизнь пробуди средь молчанья могилы, встань, угнетенье и тьму прекрати, и за погибших детей отомсти!»
В России, а затем в Европе Сергей Кравчинский написал несколько больших работ «Россия под властью царей» и «Подпольная Россия», читал лекции о «Земле и воле» в Англии и США, создал «Общество друзей русской свободы», издавал и редактировал журнал «Free Russia», создал «Фонд вольной русской прессы», издавал и нелегально переправлял в России брошюры и книги Засулич, Плеханова, Маркса и Энгельса, активно влиял на европейское общественное мнение, распространял в Европе и Америке русскую революционную прессу, в которой писал: «Смысл терроризма – завоевание политических прав и свободы, в России власть делает невозможной другую борьбу». Еще на конспиративной квартире он написал большое воззвание «Смерть за смерть», в которой писал, что само правительство вложило в руки революционеров кинжал и револьвер: «Убийство – вещь ужасная, и русская власть довело их до этого циничной игрой сотнями человеческих жизней и презрением к закону. Именно за внесудебные расправы над революционерами они казнили Мезенцева, за административный произвол и ссылки, за невменяемые условия в имперских тюрьмах, справедливо называемых в обществе «домами ужасов», за то, что революционеры отданы на съедение жандармам, за восемьдесят замордованных народников Процесса 193-х, за наводнение шпионами всех российских городов и их провокации, за неправые военные суды». Кравчинский заявил, что революционеры никогда не грозят даром и потребовал политической амнистии.
Теперь в имперском Петербурге знаменитые белые ночи стали называть жандармскими ночами, с их облавами, обысками, арестами по тотальному признаку. Если у филеров, агентов наружного наблюдения полиции, не было задания, они ехали на Николаевский вокзал и сами выбирали объект слежки наобум, просто целыми днями ходили по улицам и слушали разговоры прохожих. В полицейский невод случайно попал Александр Оболешев, на квартире которого полицейские обнаружили паспортное бюро «Земли и воли». По судебному процессу в мае 1880 года ему объявили смертную казнь, которую заменили двадцатилетней каторгой, и быстро, в течение года, замордовали в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Фотографию Кравчинского жандармы найти не смогли, и искали его по фото брата, не очень на него похожего.
Революционеры стали писать о разбрасываемых листовках: «Смерть за смерть, казнь за казнь, террор за террор! Вот наш ответ преследованию правительства!» «Земля и воля» рассматривала террор только как акт мести: «Довольно проповедей любви, пора воззвать к ненависти. Нет всепрощению, месть кровавая и беспощадная». В партии образовались две группы – «деревенщиков» и «револьверщиков», или «политиков». В память о погибшей группе Осинского, группа «Свобода и смерть» стала называть себя Исполнительным Комитетом. Южные группы впервые попытались взорвать царя в его яхте с помощью динамита, в Одессе и Николаеве, когда Александр II собирался ехать из Крыма в Петербург. Полиция захватывала остатки бунтарей, часть казнили, остальных отправили на каторгу. Во главе группы револьверщиков встал Александр Михайлов, заявивший на собрании, что первая российская революционная партия должна мстить правительству за его беззакония над ними. С марта 1879 года под редакцией револьверщика Н. Морозова параллельно с общепартийной газетой стал выходить «Листок «Земли и воли»: «Политические убийства – не просто акт мести, но осуществление революции в настоящем и самое страшное оружие для наших врагов. Против него не помогают ни грозные армии, ни легионы шпионов. Кинжал и револьвер – единственное средство обеспечения свободы слова, печати и общественной деятельности».
С начала 1879 года среди революционеров начались разговоры о том, что борьба должна быть направлена на царя, воплощавшего самодержавие: «Смерть императора может сделать поворот в общественной жизни. Очистится атмосфера, интеллигенция сможет работать в народе. Перемена лица на престоле вызовет перемену во внутренней политике и масса честных, молодых сил прильет в деревню, чтобы повлиять на жизнь всего крестьянства». Без политической свободы невозможна партийная работа. Самодержавие не считается с народными потребностями и общественными стремлениями, игнорирует их и идет своей дорогой. Она не реагирует ни на голос публициста, ни на требование земца, ни на исследование ученого, ни на вопль крестьянина. Ни одно сословие, ни одна социальная группа поданных не может влиять на ход общественной жизни, и все средства бесполезны, а все пути заказаны. У молодежи нет сферы для деятельности, народного дела. Все негодование должно обрушится на главного представителя разошедшейся с обществом государственной власти, на монарха, который сам не устает говорить, что только он отвечает за жизнь, благосостояние и счастье народа. Он сам ставит свой разум выше разума миллионов. Если все средства к убеждению бесплодны, то остается физическая сила. Сразу три революционера заявили руководству «Земли и воли», что хотят убить царя.
Все общество рукоплескало Засулич и оправдавшим ее присяжным, а Александр II публично навещал Трепова. Сенат уменьшал наказание народникам Процесса 193-х, а император его самодержавно увеличивал. На каждое обуздание его зарвавшихся холопов он отвечал репрессиями. Революционеры говорили, что странно и глупо бить слуг, выполнявших волю пославшего, но не трогать господина. Содержавшиеся в «домах ужасов» политические заключенные требовали хотя бы приравнять их права к правам уголовных преступников, которые были намного мягче. В феврале 1879 года началась подготовка покушения на Александра II еще не партией, а революционером-одиночкой.
Член группы Веры Фигнер саратовский писарь и дворянин Александр Соловьев поехал в Петербург и попросил помощи в организации цареубийства у Александра Михайлова. На большом совете «Земли и воли» деревенщики во главе с Георгием Плехановым потребовали вывезти Соловьева из столицы, как губителя народного дела, которое будет репрессировано в случае неудачи покушения. Соловьев поклялся, что он не промахнется по царю, но совет партии решил не поддерживать его, не запретив револьверщикам помогать ему частным образом.
Соловьев отказался от акции прикрытия, денег, новых документов, конспиративной квартиры, своего извозчика и попросил дать ему только яд и револьвер. Оружие в империи можно было купить для самообороны официально по полицейской справке о добропорядочности, и Морозов достал для Соловьева большой револьвер, а Михайлов дал ему цианистый калий. Неделю отставной коллежский секретарь ходил в тир и стрелял. Одновременно с Соловьевым к Михайлову обратился еще один революционер-одиночка с юга, Лев Мирский, с предложением застрелить нового шефа жандармов А. Дрентельна и главная группа «Земли и воли» дала согласие на проведение этой акции. Мирскому дали деньги, револьвер, квартиру, купили породистую лошадь за большие деньги и несколько дней он занимался выездкой на манеже. 13 марта 1878 года Мирский догнал карету Дрентельна на Невском проспекте, один раз выстрелил в него, не попал и ускакал, с трудом уйдя от погони, потеряв при этом лошадь, по которой его вычислила полиция и поймала черед два месяца.
13 марта землевольцы вывезли Мирского на юг, но в Петербурге начались массовые облавы, аресты, обыски. Современники писали, что ничего подобного в столице еще е было и даже полицейские стали чуть ли не бастовать, говоря, что устали арестовывать по сто человек в ночь. В этих условиях Соловьев сказал, что стрелять в царя будет 2 апреля. За несколько дней до этого землевольцы покинули Петербург, чтобы не гибнуть в ожидавшихся тотальных облавах. Соловьева сопровождал только Михайлов, которому было необходимо посмотреть механизм царской охраны в чрезвычайной ситуации и, наверное, помочь стрелку скрыться, если это было вообще возможно, в любом случае.